— Он — вечный вице-министр по культурному туризму. И, как он сам говорит, большего не хочет: «я ученый, а не администратор». Ты видел раскопки Вавилона — это его работа за последние десять лет. Миллионы туристов.

Я знал таким Барона, когда он искрился от радостной встречи с интересным человеком. Мне такое чувство тоже было не в диковинку. Теперь я радовался за друга.

— Как его принимают в ученом мире?

— Авторитет, Максим. Большой авторитет. Помнишь, в музее Вавилона мы видели копию с глиняной клинописной «рукописи»?

— Это были сведения о размерах Вавилона. Кажется, 229 года до Рождества Христова? Верно, Николас?

— Да. Так вот он прочитал ее по-своему, и египтологи согласились с ним. Умница!

Мы помолчали, отвлекая свой взгляд на реку, в которой уже стали на середине отражаться звезды. На меня довлело время этого места. Обыденная жизнь казалось противоестественной.

— Николас, я видел тебя с японцем на приеме. Почему вы бурно беседовали?

— И это ты подметил, Максим?

— В разговоре с японцем ты вовсе не был похож на джентльмена.

Барон помолчал, взглянул несколько раз на меня.

— Этот японец — старый друг, вернее, сукин сын, — мрачнея, произнес Барон.

— Неужели, Николас, из военного времени? Извини, друг. Из плена?

— Был моим охранником, а в делах — помощником, когда я был у них там, в Маньчжурии.

— Что взволновало тебя? Ведь прошло много времени.

— Унижение. Бессильное унижение человека человеком. Это не забывается. Вот я ему и сказал об этом. Но он только извинялся. Хотя за то самое унижение неплохо платят… Японская пенсия — мне кстати, — уже веселея, сказал Барон.

— Цинизм, Николас, не твоя черта характера.

— Ты прав, Максим, шутить так не стоит, хотя бы в память о тех китайцах и русских, которых этот Каваи-сан отправил в могилу, — уже спокойно произнес Барон.

Мы снова помолчали, но Барона преследовали тревожащие его воспоминания и он не хотел уходить от темы.

— Он жив. А почему? Почему союзная комиссия после капитуляции Японии не привлекла его за убийства?