Постепенно над Никольской церковью стали «сгущаться тучи». 26 декабря 1921 г. настоятелю пришлось дать подписку, что он поставлен в известность заведующим церковным столом о запрещении устраивать беседы и другие собрания «помимо церковных служб» без разрешения властей, иначе последует «заслуженная кара по всем строгостям законов РСФСР». В этот же день заведующий столом заявил о. Викторину, что его церковь, «как домовая», намечена к закрытию. Стремясь предотвратить эту акцию, приходской совет обратился к городским властям, убеждая их, что Никольская церковь является единственным приходским храмом на всем Петровском и части Крестовского острова и обслуживает район с 16 фабриками, заводами и 5 тыс. постоянного населения, в основном, православного. В заявлении совета также подчеркивалось, что здание церкви изолировано от жилого помещения и лишь притвором сообщается с временным коридором этого помещения, закрытым глухими дверями, на месте которого можно сделать «капитальную переборку». 4 января 1922 г. межведомственная комиссия при отделе управления Петрогубисполкома, заслушав данное заявление, нашла возможным оставить церковь открытой «при условии полной изоляции от жилых помещений». Однако уже 28 января эта же комиссия решила, что храм «принадлежит к домовым церквям и подлежит закрытию на общих основаниях». Утром 15 февраля 1922 г. о. Викторин и два представителя прихожан расписались под извещением о немедленном закрытии храма, в котором говорилось: «…если одним из нас будет сделана попытка препятствовать провести указанное постановление властей в жизнь тем или иным путем, то несем за означенное всю ответственность по всем строгостям закона РСФСР». И в этот же день Никольская церковь была закрыта[410].

Однако ее настоятель и прихожане не прекратили борьбу. По их просьбе Петроградский комитет Русского театрального общества 17 февраля 1922 г. обратился в отдел управления Петрогубисполкома с заявлением «еще раз рассмотреть вопрос» и открыть «церковь — памятник русского актерства». Это ходатайство увенчалось успехом, и 25 февраля отдел управления издал соответствующее распоряжение. 4 марта и Межведомственная комиссия, в третий раз рассмотрев дело Никольской церкви, постановила оставить ее открытой. В тот же день, 4 марта, был составлен акт открытия, под которым расписался о. Викторин[411]. Следует отметить, что это был очень редкий, по-своему уникальный случай, когда безусловно домовую по советским критериям церковь, подлежащую закрытию еще в 1918 г., оставили действующей вплоть до начала 1930-х гг. И немалая заслуга в этом принадлежала настоятелю храма.

Вскоре после открытия, в апреле 1922 г., в церковь пришли члены комиссии по изъятию ценностей и составили перечень всех серебряных вещей, наметив их к вывозу. Однако прихожане по призыву о. Викторина пожертвовали 12,5 фунтов серебра и 4 мая выкупили церковные святыни. В начале 1920-х гг. батюшка, желая получить высшее духовное образование, подал заявление о приеме на учебу в Петроградский Богословский институт, но вскоре началась обновленческая смута, и институт прекратил свое существование[412]. С самого начала раскола община Никольской церкви во главе с настоятелем активно боролась с обновленчеством. С августа 1922 г. она входила в так называемую Петроградскую автокефалию, а после ее разгрома ГПУ в начале 1923 г. сумела выстоять в тяжелейших условиях гонений до освобождения из-под ареста Патриарха Тихона. Лишь около десяти приходов в Петрограде в конце весны — начале лета 1923 г. не признавали обновленческое Епархиальное управление, и среди них была община Никольской церкви. 10 января 1924 г. о. Викторин так ответил в анкете на вопрос о принадлежности к церковным течениям: «Признавая себя сыном Православной Кафолической Церкви, считаю своим отцом и духовным руководителем Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Тихона». На другой вопрос этой анкеты, о «взгляде на отделение Церкви от государства», батюшка откровенно высказал свою позицию: «Желательна церковная свобода». Еще раньше в подобной анкете от 26 декабря 1921 г. протоиерей ответил примерно так же: «Независимость Церкви желательна и необходима»[413].

Отец Викторин глубоко почитал святого праведного о. Иоанна Кронштадтского и был его последователем. Никольская церковь находилась вблизи Иоанновского монастыря, батюшка часто посещал храм-усыпальницу Кронштадтского пастыря и служил там молебны. Закрытие обители осенью 1923 г. стало для о. Викторина тяжелым ударом, и, по свидетельству монахини Викторины (Корнеевой), одну из самых своих запоминающихся проповедей батюшка произнес на «разгром Иоанновского монастыря». С этого времени многие сестры обители стали его духовными детьми. Среди них была и казначея монастыря, одна из ближайших духовных дочерей о. Иоанна Кронштадтского, на средства которой построили храм-усыпальницу святого, монахиня Иоанна (в миру Анна Яковлевна Лежоева). Не зная, кого выбрать своим духовником, матушка обратилась с этим вопросом к викарию Петроградской епархии епископу Гдовскому Димитрию (Любимову). Владыка ответил ей: «Лучшего, чем отец Викторин, не найдешь, ступай к нему». И монахиня Иоанна окормлялась у батюшки вплоть до его ареста в 1930 г.[414]

Вокруг молодого и ревностного священника в начале 1920-х гг. образовалось своеобразное братство его духовных детей, в которое входило около 20 человек, в основном, представителей интеллигенции, но в их число влились, после закрытия Иоанновского монастыря, и некоторые молодые послушницы: ставшая псаломщицей в Никольском храме Марфа Богданова, Ольга Грум-Гржимайло и др. В Никольскую церковь ходили молиться члены православного братства при. Серафима Саровского, которое собиралось в расположенной неподалеку квартире руководителя, Ивана Михайловича Андреевского. В молебне при основании братства в январе 1927 г. участвовал диакон Никольской церкви Кирилл Иванов, а через год этот молебен в день прей. Серафима служил сам о. Викторин. Один из братчиков, Эдуард Розенберг, перешел в его храме из лютеранства в Православие. По словам помощника о. Викторина диакона Кирилла: «Большое внимание уделял Добронравов воспитанию верующих. В своих проповедях он призывал к частому посещению храма, к соблюдению постов, к частой исповеди и причастию. Обращался к родителям с призывом, чтобы они чаще приводили в церковь детей и учили их Закону Божиему»[415].

Сохранились воспоминания о том, как протекала жизнь в приходе Никольской церкви: «О. Викторин любил служить и говорил: „Как трудно начинать всенощную, чтобы ввести массу людей в молитвенное русло. Много прихожан вносят с собою мирские интересы со своих работ. А литургию начинать легче. Многие готовятся к причащению и приходят с покаянным чувством“. В его церкви исповедь всегда была частная. Правило ко причащению все вычитывали дома, а в церкви стояли тихо, сосредоточась в своих грехах. Начиналась исповедь в 7 ч., так что литургия начиналась поздно и кончалась поздно. Домой прихожане приходили часа в 3, к обеду. Приход был небольшой, но его духовные чада были разбросаны по всему городу. Он был очень внимателен к каждой душе. Многих своих чад поднимал от гибели. Так, одну цветочницу поднял, и когда приходил с молебном к прихожанам, велел всем приглашать ее. Он даже сделал ее просфорницей. Так он следил за ней. Вообще очень много сил духовных он отдавал своим пасомым, и все его любили. Прихожанки составляли рисунки для облачения, а о. Викторин их благословлял. Рукодельничали и вышивали пелены, покрывало на плащаницу и священные облачения. Все было из простого холста, даже небеленого. На покрывале плащаницы были разбросаны лиловые с бархатным оттенком вышитые цветы, и получилось очень красиво — как парча, и батюшка был рад… Многие приносили от себя бархат для плащаницы. После Пасхи, чтобы не рассеивались прихожане духовно, о. Викторин устраивал паломничества, большей частью в Макарьевскую пустынь Новгородской губернии. Ехали по отдельности, чтобы не привлекать внимания, на станцию Любань. Там собирались в избе одного из духовных чад и поджидали батюшку. Потом ночевали и рано утром отправлялись в пустынь. С паломниками иногда ходил и диакон. У диакона был хороший тенор, он хорошо пел. Люди любили эти паломничества и так устраивали свои отпуска, чтобы быть свободными»[416].

Некоторые представления о жизни общины дают и архивные документы. В сентябре 1924 г. церковь сильно пострадала от печально известного наводнения, но прихожане ее быстро восстановили. В этом же году в Никольском храме управляющий Ленинградской епархией епископ Венедикт (Плотников) рукоположил во священников двух иоаннитов, которых привез для посвящения настоятель Кронштадтского Андреевского собора священномученик о. Николай Симо (раскаявшиеся иоанниты еще в 1919 г. были приняты митрополитом Петроградским Вениамином в полное общение с Русской Православной Церковью). Отец Викторин 16 марта 1923 г. был зарегистрирован в качестве тылополченца, в 1924 г. возведен в сан протоиерея, а 16 сентября 1925 г. его снова, вопреки советским инструкциям, включили в состав приходского совета. Лишь через год, 29 октября 1926 г., по предписанию заведующего районным столом регистрации, настоятеля пришлось вывести из членов совета. Согласно отчету батюшки, в 1926 г. он совершил в храме 41 крещение, 14 венчаний и пять отпеваний. Прихожане очень высоко ценили своего пастыря, и 3 апреля 1927 г. на общем собрании единогласно постановили «выразить искреннюю благодарность нашему дорогому батюшке, отцу настоятелю Викторину Добронравову за неутомимый труд и заботу о своей пастве и за умелое воспитание своих духовных детей»[417].

О. Викторин также был духовником некоторых известных священников Петроградской епархии. Так, в предсмертном дневнике гатчинского протоиерея Иоанна Смолина (скончавшегося 25 января 1927 г.), в записи от 17 сентября 1926 г., говорится: «Еще накануне соборования, в среду, перед вечерним богослужением, прибыл дорогой мой и возлюбленный о Господе духовник о. Викторин с иконою чудотворной Козелыцанской Божией Матери. Совершив келлейное богослужение, мы долго беседовали с о. Викторином в игуменской, на другой день, в четверг (день соборования), утром в 8 часов о. Викторин пришел ко мне в келлию, и затем мы побеседовали по душам, и я посвятил его в некоторые из записей в сей тетради, относящихся до семейных моих отношений, в связи со сборами моими домой, в Вечность. Затем, в 9 часов утра, отправились в церковь. И здесь исповедовался как бы предсмертною исповедью, т. е. с повторением всех главнейших грехов, какие припомнил с детства и до сего. Литургию совершили втроем: о. Викторин, я и о. Владимир Дубровицкий с диаконом»[418].

Сохранился и трогательный рассказ монахини Викторины (Корнеевой) о том, как о. В. Добронравов изменил жизнь ее и сестры — будущей схимонахини Афинагоры (Корнеевой): «Мы жили как большинство людей того времени. Всему нас учили, и Закону Божию, но жили мы не по-православному, постов не соблюдали, в церковь не ходили, раз в год говели, на Страстной неделе. Когда о. Викторин пришел к нам в дом и посмотрел на нашу жизнь, он все изменил. Мне было тогда 22 года. Когда мы к нему пришли, он сразу поставил нас так, что без его благословения мы ничего не делали. Дал молитвенное правило и как последователь о. Иоанна Кронштадтского велел причащаться каждое воскресенье, никогда поэтому не есть мяса и по возможности чаще ходить в церковь. Батюшка познакомил нас с матушкой Иоанной, и мы с ней всю жизнь были очень близки. Она была как духовная мать. О. Викторин определил нас на монашескую жизнь. Отслужил для нас специальный молебен у себя дома. Были только батюшка, мать Иоанна и мы с сестрой»[419].

Вплоть до своего ареста о. Викторин поддерживал письменную связь с матерью, братьями и сестрами. Мать протоиерея еще в 1916 г. вторично овдовела, а в 1918 г. со всеми детьми, кроме о. Викторина, выехала в Румынию, в состав которой тогда входила Бессарабия. Брат батюшки Леонид скончался в 1926 г. в Париже, а остальные родственники еще долго жили в Кишиневе. В одном из случайно уцелевших писем о. Викторин осенью 1927 г. писал своей младшей сводной сестре Валерии: «Здравствуй, дорогая, родная моя сестра Валюша! С полной радостью принимаюсь ответить тебе на письмо, которое было получено в мое отсутствие. Из тона всего твоего письма, чувствую, что ты мало веруешь в Бога и больше воспринимаешь все само собой, ибо в противном случае ты никогда не написала бы, что „хлеб да кров — наша цель“.

Деточка моя родная! Они — только средства! Цели у нас с тобою должны быть иные — Христовы… „жизнь будущего века“, и ради этих целей, ради их достижения мы должны жить независимо от условий, создаваемых окружающей обстановкой. Это очень важно! Прочти со вниманием Новый Завет, в особенности Деяния св. апостолов, их послания, в частности, апостола Павла (2 Кор. 11, 18–28), и ты увидишь, что должно быть главенствующим в жизни человека-христианина…»[420]

Во время написания этого письма о. Викторин уже находился в числе активных участников зарождавшегося иосифлянского движения. Как только Заместитель Патриаршего Местоблюстителя митрополит Сергий (Страгородский) совместно с членами Временного Священного Синода при нем обнародовал свою Декларацию 1927 г. о лояльности советской власти, о. Викторин сразу примкнул к ее противникам, «будучи недоволен не только политической установкой Декларации, но и каноническими нарушениями митрополита Сергия в части образования им Синода». Поведение Владыки Сергия он оценил следующим образом: «Митрополит Сергий издал Декларацию по требованию сов. власти, под диктовку Тучкова, и этим самым погрешил против Церкви… Митрополит Сергий… не написал, что в советской стране запрещено преподавание Закона Божия, закрыты богословские курсы и нет возможности подготовлять пастырей, закрываются монастыри и разгоняются их насельники, в общем, митрополит Сергий, прежде чем писать Декларацию с призывом лояльного отношения к сов. власти, должен был от этой власти потребовать прав Церкви. Этого он не сделал и до последнего го времени»[421].

В качестве представителя приходского духовенства о. Викторин в составе делегации от Ленинградской епархии, возглавляемой епископом Димитрием (Любимовым), 12 декабря 1927 г. побывал в Москве на приеме у Заместителя Патриаршего Местоблюстителя. Митрополиту Сергию было передано три послания с призывом изменить избранный курс церковной политики, и одно из них, от группы священников и мирян, вручил Владыке о. Викторин. В беседе с представителями Петроградской епархии митр. Сергий среди прочих доводов в пользу Декларации сказал, что за ним большинство церковных людей.

— Истина ведь не всегда там, где большинство, — заметил протоиерей Добронравов, — иначе не говорил бы Спаситель о «малом стаде». И не всегда глава Церкви оказывается на стороне истины. Достаточно вспомнить время преп. Максима Исповедника.

— Своей новой церковной политикой я спасаю Церковь, — веско возразил митрополит Сергий.

— Что Вы говорите, Владыко! — в один голос воскликнули все члены делегации.

— Церковь не нуждается в спасении, — добавил протоиерей Добронравов, — врата ада не одолеют ея, Вы сами, Владыко, нуждаетесь в спасении через Церковь[422].

Вскоре после возвращения делегации в Ленинград, 26 декабря 1927 г., в кафедральном соборе Воскресения Христова был зачитан акт об отделении от Заместителя Патриаршего Местоблюстителя, подписанный двумя епископами. 28 декабря аналогичный акт подписали шесть видных ленинградских протоиереев, в том числе о. Викторин. В феврале 1928 г. прот. В. Добронравов присутствовал на собрании иосифлянского духовенства северной столицы с участием ей. Димитрия (Любимова) и профессора М. Новоселова, на котором говорилось о разрешении Ленинградского митрополита Иосифа служить священникам, запрещенным митр. Сергием. Весной 1928 г. о. Викторин вошел, в числе других пяти протоиереев, в состав совета, ставшего своеобразным коллегиальным руководящим органом иосифлян при Владыке Димитрии (Любимове). Прот. В. Добронравову было доверено, наряду с о. Николаем Прозоровым, испытывать переходивших к иосифлянам священников.