Еще раз прошу простить меня, глубокочтимый Владыко, если я приношу Вам огорчение. Помолитесь, чтобы Господь укрепил мои силы в мужественном перенесении нового испытания тяжелого разрыва со служением Св. Церкви, которому я отдал все силы и все разумение, и тяжелого разрыва с лаврской братией, клиром и всей своей паствой, с которыми я молился, скорбел, радовался, сроднился, полюбил, для которых стал своим и которых воспринимал как тепло, как родных, как Богом мне врученных…»[383]

Просьба об увольнении на покой не была принята, и епископ Григорий остался на посту наместника Лавры. Он еще около месяца не служил вместе с Владыкой Серафимом, вплоть до Пасхи (она праздновалась в середине апреля 1928 г.). В Пасху за вечерей в Троицком соборе Лавры на великой ектении архидиакон Товия (Кислый) по указанию священноархимандрита впервые помянул митрополита Сергия, но произошло это без разрешения ей. Григория, и он позднее сделал архидиакону замечание и запретил поминать Заместителя Патриаршего Местоблюстителя на сугубой ектении. В конце апреля-начале мая Владыка Григорий не разрешил служить в храмах обители приехавшему на несколько дней в северную столицу для борьбы с иосифлянами бывшему управляющему Петроградской епархией епископу Мануилу (Лемешевскому).

В апреле 1928 г. наместник Лавры написал второе обширное послание митрополиту Сергию, в котором говорил о борьбе «своей» аскетически настроенной группы духовенства с обмирщением Церкви и в этой связи и о непоминовении Заместителя Патриаршего Местоблюстителя. С другой стороны, епископ Григорий порицал и отошедших от митр. Сергия епископов и пресвитеров как прямолинейных экзальтированных людей. Это послание распространялось среди верующих и вызвало появление в начале мая в «церковном самиздате» ответного письма анонимного «православного клирика» — сторонника иосифлян, порицавшего Владыку Григория за его «двойственность»: «Ваше Преосвященство… Если попадет Ваше письмо в руки м. Сергия, он возьмет и скажет: „У, какое длинное. Ишь как расписался, видно, ему в Лавре нечего делать“. Потом, проглядев его своими умными, проницательными глазами, бросит на стол и, хитро улыбнувшись, обратится к епископу-секретарю: „Хитер, хитер, и иосифлян не похвалил, и нам сделал грозное, но почтительное внушение, и себя обелил — и цел останется, и народ его не осудит“. Лаврские барыни с умиленной и значительной улыбкой будут передавать друг другу тетрадочку, а на другой день будут обмениваться впечатлениями: „Ну как Вам понравилось? — Чудесно, чудесно. — Ведь он это писал только для своих близких. — Да это и чувствуется, он так хорошо понял, что мы чувствуем, что мы переживаем, бедный, он и сам так страдает… Помните, какое у него было лицо, когда он служил на Пасху с митр. Серафимом и поминали м. Сергия. Он был бледен, как полотно, он даже нас не заметил, когда благословлял. Он так страдал, так страдал. Бедный наш Владыка. И все это он терпит ради нас — и никого, никого не осуждает“…

А некоторые, прочтя Ваше письмо, с болью в сердце скажут: „Тот ли это епископ Григорий?.. Сколько здесь лукавства и недоговоренности“. Так, простите, Владыко, смею думать и я. Да, Владыко, тонкой мглой лукавства окружили Вы себя со дня формального отхода ей. Димитрия от м. Сергия. И с той поры от каждого Вашего слова, обращенного к вопрошающим, веет двойственностью. На это жаловались горько многие пастыри, прежде близкие Вам, а теперь с недоумением глядящие на происшедшую в Вас перемену. Сколько раз Ваши неясные речи вызывали слезы преданных Вам игумений и монахинь…

Владыко, Вы напрасно думаете, что, не поминая м. Сергия, с его собственного разрешения и служа с сергианскими епископами только в Пасху или в своей епархии, а не в Лавре, отвергая внешне приказы м. Сергия, как, например, публичное осуждение отошедших, а исподволь исполняя их, Вы оградите себя от Суда Божия и суда православных людей. Между Вами и сергианами давно не делается никакого различия. Если не против предателей, то, значит, молчаливо, но с ними…

Всколыхните же, Владыко, эту мглу, которая Вас окружает, и все более и более превращается в сергианские тучи, и пусть над Вами засияет ясное небо православного исповедания. Простите, Господа ради, если что-нибудь в моем письме оскорбит Вас»[384].

Далеко не все понимали занятую наместником Лавры позицию. Владыка Григорий был не согласен со многими поступками митрополита Сергия и старался убедить его изменить избранный курс церковной политики. С другой стороны, епископ не хотел нового болезненного разделения в Русской Православной Церкви, желательного для безбожных властей и провоцируемого ими. Поэтому-то он и не присоединился открыто к иосифлянам, хотя был лично близок со многими «истинно-православными» священнослужителями и в некоторых делах поддерживал их. По словам прот. Петра Белавского, именно епископ Григорий убедил его перейти к иосифлянам[385].

Следует отметить, что ей. Григорий своим авторитетом сдерживал переход к иосифлянам значительной части насельников Лавры и членов приходского совета храмов обители. Этого перехода опасался митрополит Серафим и поэтому далеко не сразу принял предложения о необходимости перевода епископа из Ленинграда. И все же вечером 4 мая Владыка Серафим уехал в Москву, где, видимо, после его беседы с митр. Сергием, был подписан указ о переводе Владыки Григория на кафедру в Феодосию, викарием Таврической епархии. Епископ правильно понял неожиданный для него майский указ, как замаскированную форму ссылки и не принял нового назначения, вновь написав заявление об оставлении поста наместника Лавры. По словам самого Владыки Григория, «я просился уволить меня на покой не по слабому здоровью, а по причине расхождения в понимании церковной жизни епархии и ее нужд». Увольнение епископа от должности наместника произошло вопреки «просьбам Лавры и районов… об оставлении»[386]. 26 мая ей. Григорий в первый раз обратился в ГПУ с просьбой разрешить, вопреки подписке о невыезде, выезд из Ленинграда «на лечение ввиду болезненного состояния»[387].

В начале июля 1928 г. новым наместником Лавры Заместитель Патриаршего Местоблюстителя назначил вдового протоиерея Николая Ксенофонтовича Либина, постриженного в монашество 6 июля митр. Серафимом с именем Амвросий и возведенного на следующий день в сан архимандрита[388]. При вступлении архим. Амвросия в должность наместника не обошлось без конфликтов. Приходские советы лаврских храмов не хотели его принимать и выступали за оставление Владыки Григория. В конце июля в Москву к митр. Сергию ездила депутация от Лавры и Детского Села (г. Пушкина) с просьбой оставить епископа на посту наместника, но получила отказ. В этих обстоятельствах епископ Григорий, «оставаясь верным себе… не выступил против митр. Сергия и придерживался выжидательной тактики, дабы не разжигать полыхавший раздор». 12 июля, в день святых Апостолов Петра и Павла, он совершил последнюю службу в Гатчинском соборе св. Апостола Павла, простившись с местной паствой.

Подобная последняя служба с прощальным словом в Детском Селе состоялась 23 июля — в Екатерининском соборе. Когда диакон провозгласил многолетие Ленинградскому митрополиту Серафиму и епископу Григорию, Владыка неожиданно сказал: «Возлюбленные братья, мой перевод в Таврическую епархию совершился распоряжением митрополита Сергия и помогающего ему так называемого Патриаршего Синода. Я этот перевод принимаю как монашеское послушание, посылаемое мне по воле Божьей. Во изъявление этого послушания, во изъявление того, что никакого неприязненного чувства у меня к митр. Сергию нет, во изъявление того, что все мое церковное поведение диктовалось мне исключительно интересами Церкви, — я возношу мои молитвы за митрополита Сергия: Заместителю Патриаршего Местоблюстителя митрополиту Сергию — многая лета!» Согласно записи его духовной дочери, «сказал тихо, отвернулся, помолился за своего и нашего обидчика, и потом высоко благословил Крестом под радостное и громкое многолетие»[389].

27 июля епископ Григорий служил в Евдокиевской церкви Александро-Невской Лавры, 28 июля — в Никольском соборе г. Шлиссельбурга, 30 июля — в Тихвинской церкви на станции Сиверская, 2 августа — в соборе Лавры, а 3–4 августа — в церкви Марии Магдалины г. Павловска. И всюду за архипастырем ездили его преданные духовные дети.

23 июля/5 августа 1928 г., в день праздника иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радосте», Владыка совершил последнюю службу в Свято-Троицком соборе Лавры и произнес собравшимся богомольцам «Прощальное слово к петроградской пастве»: «Возлюбленные братья! Почти пять лет тому назад Святейший Патриарх и наш общий отец, блаженный Тихон, прислал меня сюда и благословил этою иконою. Тогда на ней были камни других цветов: голубой, напоминающий безоблачное небо, и зеленый — цвет надежды. Здесь же те камни переменили и вставили эти, похожие видом своим на слезы, и эти камни явились символом всего моего пребывания здесь, потому что все оно представляет собой длинную, мрачную, тяжелую цепь страданий, которые почти без просвета, тянулись дни, недели, месяцы, и только изредка, как искорки, мелькают в них минуты покоя. Моя жизнь здесь началась скорбью, кончает слезами, но да будет воля Божия! Им я не был оставлен, и неслучайно моя последняя служба в этом храме совпала с празднованием иконы Божией Матери „Всех скорбящих Радосте“. Пресвятая Богородица, приими меня под покров Свой!

Возлюбленные братья! В скорби моей моим счастием были вы. Вы были моими утешителями, моею радостью, моим оправданием пред Богом, моим блистающим венцом. В моем страдании я не был одинок. Вы мне сострадали, вы лили за меня слезы. Вы молились за меня день и ночь. И если Бог приведет меня теперь побывать на могиле Святейшего, я могу сказать, что — хотя и мысленно — возвращаю ему его камни, потому что надежда, с которой посылал он меня сюда, сбылась: пастырь и паства здесь — одно неразрывное целое; ясное голубое небо нашего духовного единения было все время безоблачно, и никакая человеческая злоба не могла омрачить его. Проводите меня своей молитвой. Сейчас я совершу в этом соборе последнюю евхаристическую жертву за вас и преподам святым именем Божьим мое последнее благословение вам. Мой путь здесь обрывается. Он начат скорбью, кончается слезами. Да будет воля Твоя. Аминь»[390].

7 августа епископ отслужил последнюю обедню для духовенства Шлиссельбургского уезда в Николо-Феодоровской церкви Лавры. После этого Владыка Григорий дал слово митрополиту Серафиму больше в храмах епархии не служить и исполнил его. Также 7 августа епископ сфотографировался с монастырской братией во дворе Лавры, а на следующий день был вызван в ГПУ, где имел неприятную беседу. Он по-прежнему находился под подпиской о невыезде по делу Богословско-пастырского училища и поэтому не мог покинуть город, как того хотел. 8 августа Владыка вновь написал заявление в ГПУ о разрешении выезда, указав, что «сейчас он по служебному положению должен оставить Ленинград»[391]. 15 августа еп. Григорий устроил прощальное чаепитие для своих ближайших духовных детей, но разрешение на выезд получил только через полторы недели.

28 августа, видя, что ситуация для него не меняется в лучшую сторону, епископ окончательно простился с паствой, сказав о своем уходе, как «невольном и вынужденном», и на следующий день уехал в Коломну, откуда через несколько дней написал духовной дочери: «Ищу одного, чтобы Господь помог мне укрепиться в добре. Доходят до меня разные слухи. Скорблю, когда во зло употребляют мое имя. Я ничего не ищу». В родном городе Владыка прожил около трех лет. Отойдя от активной церковной деятельности, он начинает писать богословские труды. Весной 1929 г. епископ задумал очерк о мистическом восприятии христианства, в 1931 г. приступил к своему главному труду — «Евангельским образам» («Дневнику размышлений над Евангелием»). В это же время, работая сторожем на птицефабрике и в других местах, ей. Григорий собирал свои проповеди и вел активную переписку с духовными детьми (в основном, прихожанами лаврских храмов), наставляя их жить по-православному[392].

В конце сентября 1931 г. Владыка переехал в Москву, где служили священниками его братья. Проживая у родственников, ей. Григорий продолжал работать над своими трудами. В столице имелось больше возможностей достать необходимую богословскую литературу, однако из соображений безопасности епископ был вынужден в сентябре 1932 г. переехать в пос. Жаворонки Озерского района Московской области, где снял две комнаты в доме В. А. Попендик. Новое пристанище оказалось еще более кратковременным, местные власти пригрозили владелице дома, и она отказала от квартиры. Тогда, в марте 1933 г. ей. Григорий переехал в г. Кашин (ныне Тверская область), где проживал вплоть до своего ареста в 1937 г. Братья помогали епископу материально, около года (с мая 1933 г. — по апрель 1934 г.) у него в Кашине жила жена брата — протоиерея Константина Лебедева Людмила Алексеевна, высланная из Москвы за пределы стокилометровой зоны после ареста мужа. Домашнее же хозяйство Владыки вела его духовная дочь с 1924 г., бывшая прихожанка лаврских храмов Нина Александровна Слепушкина, приехавшая в 1932 г. из Ленинграда в Москву, а затем проживавшая со своим пастырем в Жаворонках и Кашине[393].

Епископ жил в Кашине довольно уединенно, сначала на Рудинской ул., а с лета 1935 г. — в доме Гавриловой на Калязинской ул., 23, лишь один раз, в марте 1934 г., съездив в Москву для лечения зубов. Он продолжал писать свои богословские труды, завершив «Благовестие святого Евангелиста Марка» и «Благовестие святого Евангелиста Луки». В феврале 1934 г. ей. Григорий писал духовной дочери: «Начал чтение и систематизацию сочинения Андрея Критского», завершив эту работу через три месяца. В дальнейшем Владыка работал над толкованием молитвы при. Ефрема Сирина и т. д., отмечая в одном из писем: «Я забываюсь только за своими занятиями… А работается, милостью Божией, легко и охотно». В работе епископу помогали его духовные дочери, постоянно приезжавшие из Ленинграда. Они привозили необходимую литературу и увозили для перепечатки и хранения написанное. Особенно помогали ей. Григорию сестры Вера и Александра Титовы (в монашестве Сергия и Германа), сохранившие многие произведения и десятки писем своего духовного отца. В 1935–1936 гг. в Кашин неоднократно приезжали знавшие Владыку, как и Титовы, по Александро-Невской Лавре с 1924 г., работавшие в Ленинграде машинистками (и перепечатывавшие труды ей. Григория) Зоя Богданова и Мария Постникова. Почти все посещавшие Кашин другие почитатели епископа также познакомились с ним в Лавре в середине 1920-х гг.: врач Е. П. Башкирова, буфетчик М. С. Новиков и его жена Г. М. Новикова, сестры Красновы — Александра и Мария (они записывали проповеди Владыки), пенсионерка А. А. Трофимова, счетовод А. И. Казина, секретарь бюро по изобретательству Е. В. Померанцева и пенсионерка К. А. Моржецкая. Лишь с П. В. Курзиной епископ был знаком с 1924–1925 гг. по Детскому (Царскому) Селу, где она состояла членом приходского совета Екатерининского собора. Со всеми этими духовными детьми Владыка вел регулярную переписку[394].

Из местных жителей в домике на Калязинской, 23, чаще других бывали медсестра Е. Г. Боброва и ее муж фельдшер А. А. Бобров, старые лаврские богомольцы. Они помогали ей. Григорию в устройстве хозяйства и оказывали ему медицинскую помощь. Изредка у Владыки бывали кашинские священнослужители: настоятель собора протоиерей Михаил Соколов, священник Покровский и священник Петропавловской церкви, высланный ранее из Москвы о. Владимир Кудрин. Несколько раз заходили и проживавшие в Кашине бывшие насельники Московского Свято-Данилова монастыря иеромонахи Исаакий (Бабиков) и Антоний (Савин), которого Владыка в начале 1937 г. намечал избрать своим духовником, а также монахини Манефа и Анфиса.

Однако чаще всего из священнослужителей он общался с бывшим насельником Александро-Невской Лавры иеромонахом Матфеем (Челюскиным). Приговоренный в 1931 г. к 3-м годам концлагеря о. Матфей до осени 1933 г. отбывал срок в Беломоро-Балтийском лагере на строительстве канала, а затем еще 3 года жил в ссылке в г. Петропавловске (Казахстан). Сразу же после освобождения в сентябре 1936 г. иеромонах приехал в Кашин по приглашению его давних знакомых по Лавре Бобровых, входивших ранее в кружок почитателей блаженного Матвея Татомира. Посетив бывшего настоятеля Лавры, о. Матфей рассказал ему о своем пребывании в заключении и спросил совета «по какой линии… продолжать жизненный путь». В конце сентября иеромонах ездил в Ленинград к митрополиту Алексию по вопросу подтверждения сана и устройства на приход в городе на Неве, но получил отказ. Митрополит сказал, что в Ленинграде мест нет, а для подтверждения сана нужно письменное свидетельство еп. Амвросия (Либина), рукополагавшего о. Матфея в 1930 г. Хотя Владыка Амвросий уже проживал в ссылке в Саратове, он вскоре прислал по почте свое свидетельство, и иеромонах в декабре 1936 г. вторично побывал в Ленинграде, где встретился с епископом Николаем (Ярушевичем). Сан о. Матфея был подтвержден, но устраиваться на приход ему посоветовали в Калининской епархии, что иеромонах и сделал, начав в феврале 1937 г. служить в церкви с. Хабоцкое Краснохолмского района[395].

О своих поездках в Ленинград о. Матфей рассказал еп. Григорию, рассказывал, в частности, о словах еп. Николая, что «прекращение поминовения в храмах имени митрополита Петра необходимо для блага Церкви». Власти в то время объявили о смерти Патриаршего Местоблюстителя митрополита Петра (хотя он был расстрелян в 1937 г.), и о. Матфей сообщил о мнении части верующих, «что будто бы перестали поминать митр. Петра для того, чтобы подойти к соединению с обновленцами». Согласно показаниям еп. Григория, на допросе 28 апреля 1937 г. он ответил, «что это есть не что иное, как обывательские разговоры», а если митр. Петр умер в ссылке, то прекращение его поминовения «совершенно законно, равно как и законно возглашение митрополита Сергия Местоблюстителем патриаршего стола, т. к. других кандидатов в завещании Патриарха Тихона нет». При этом Владыка Григорий, вероятно, по-прежнему находился в оппозиции к митр. Сергию. В ходе указанного допроса епископ заявил: «Я лично — приверженец Тихоновской Церкви и ничего общего с обновленческой церковью не имел и не имею», умолчав об отношении к политике митр. Сергия. Отец Матфей же 26 апреля 1937 г. показал следователю: «Лебедев Григорий не признает митрополита Сергия и отошел от него, потому что митрополит Сергий в 1927 году написал к верующим воззвание о необходимости лояльного отношения Церкви к советской власти… Лебедев предупреждал нас об опасности соединения с обновленческой ориентацией, т. к. митрополит Сергий может пойти на сторону обновленческой церкви (правда, этим утверждениям полностью доверять нельзя)»[396].