— Где ты?

— Дома, — отчетливо произнес Страхов, — это наша квартира с родителями.

— Ты один или с кем-то?

Когда прозвучал вопрос, всё тело Страхова затряслось, и голос задрожал. Он уже не успевал анализировать происходящее: он видел то, что так давно хотел увидеть.

— Я с отцом, — трепеща, прошептал Страхов, и его щеки и лоб запылали.

— Что вы чувствуете?

— Страх, — дрожащим голосом проговорил он.

— Что происходит такого, что вызывает у вас страх?

— Он меня бросает, — сдавленным от подступающих слез, сказал Страхов, — Он уходит. Мне кажется, что ему тоже страшно.

— Он что-то говорит вам? — поинтересовался Скородумов.

Страхов коротко кивнул.

— Вы можете это услышать? — уточнил психотерапевт, скрыть радость от удачно разворачивающейся сессии.

— Могу, — уверенно произнес он.

Страхов видел отца, огромного и грозного, ощущал на себе прямой тяжелый взгляд его черных миндалевидных глаз. Отец долго ходил по комнате из стороны в сторону, затем содрогнулся, остановился, присел около крохотного сына, взял его маленькие пухлые ручки и начал говорить. Жене казалось, что он читает по губам то, что произносит отец, и понимает каждое слово.

— Сынок, — мягким шепотом говорил он, — ты самое лучшее, что у меня есть. Как бы я хотел провести с тобой всю свою жизнь. Но я болен. Я надеюсь, что ты это от меня не унаследуешь. Не хочу, чтобы вы с мамой смотрели на меня больного и беспомощного. К счастью, сейчас война. Я поеду туда. Все лучше, чем лежать, как овощ. Да… Не получилось напутствия. Одно оправдание. — с этими словами он потрепал сына по голове, поцеловал в крохотный теплый лобик и, оставив на прикроватной тумбочке какой-то конверт, ушел.

Видение исчезло, Страхов открыл глаза, сошел с листа, прервав терапию, и поспешил в дом матери. Скородумова он уверил в том, что терапия продолжится, когда он подтвердит или опровергнет увиденное, и тот, скрепя сердце, отпустил непослушного клиента.

Страхов в полминуты оказался на пороге квартиры Валентины Валерьевны. Ошеломленная и взволнованная внезапным приездом сына она проводила его на кухню и поставила железный чайник на плиту.

— Мама, — решительно начал Страхов, пытливо глядя на мать, — скажи мне, что ты помнишь о дне, когда папа уехал?

Она обомлела, затем встрепенулась, и мелкая дрожь стала бить по ее полным бедрам. Скрывая нервное содрогание, она опустилась на стул, положила на колени объемный кусок ткани и принялась вязать.

— Ничего не помню, — рассеянно прошептала она, пряча глаза от сына, и насторожилась.