— Нет, — простонал Вова, — я первый раз в себе.
— Там на подоконнике лежит признание. Возьми, — прохрипел Измайлов и добавил, — Медсестра его написала, моя подпись стоит. Пусть того парня отпустят, он же твой клиент, — повторил он и, заметив, что Страхов молчит, сцепив зубы и гоняя желваки на щеках, сказал, растянув сухие бледные губы слабой безжизненной улыбке, — Чего молчишь-то? Я хоть чем-то смог тебе помочь.
У Страхова колотилось сердце, и его самого начало трясти. Он встал так, чтобы Вова не видел его красного лица и скопившихся в глазах слез.
— Прощай, Женька, — бойко проговорил Вова, и с этими словами на его губы легла тихая улыбка мирной грусти.
Страхов быстро вытер глаза, подошел к койке, крепко сжал руку друга и посмотрел в его синие глаза, сиявшие блеском боли и приближающейся свободы.
— Еще увидимся, — сдавленно прошептал он.
Страхов не мог сдвинуться с места, он смотрел, как сухие потрескавшиеся губы Измайлова с проступившей алой кровью на изломах еще несколько мгновений беззвучно шевелились.
Когда Вова уснул, Страхов вышел из палаты и спустился по лестнице на первый этаж. В дверях больницы его догнала медсестра с листом в руках. Страхов вспомнил, что не взял признание.
— Ваш друг, — протягивая листок, произнесла она негромко и не смогла продолжить.
По испуганно округленным глазам, прерывистому дыханию и сбитой интонации он понял, что она впервые сообщает кому-то о смерти. Он одобрительно покачал головой, окинул взглядом просторный холл, а затем стремительно вышел из больницы и шел до самого дома быстрым решительным шагом, ничего не слыша, кроме нарастающего звона в ушах, и ничего не чувствуя, кроме горящих щек. Он дошел до двери, открыл замок, рухнул на постеленный в прихожей ковер и залился слезами.
Страхов, рыдая, просидел около входной двери два часа кряду, затем, собравшись с силами, умылся и поехал к Никитину, чтобы отвезти признание Измайлова и взять с него постановление об освобождении из следственного изолятора для Ильинского. Он решил ничего еще не говорить Наташа до тех пор, пока он не сдаст анализы, не узнает результаты, и ему самому не будет ясно, что делать.
Никитин, был крайне недоволен обязанностью выходить на работу в законный выходной день, но понимание того, что сегодняшний день будет последним днем в истории расследования уже ненавистного ему дела, что он скоро избавится от необходимости видеться со Страховым, к которому, как он ни старался, ему так и не удалось изменить отношение, — понимание этого заставило его приехать в прокуратору. Он прибыл быстрее Страхова и еще несколько минут с нетерпением ждал его у входа.
Когда Страхов вышел из машины, Никитин набросился на него с расспросами и, не выслушав ответа, грубо выхватил из его рук признание Измайлова, жадно впиваясь в него глазами, прочитал от первого слова до последнего, убедился в том, что документ составлен правильно, и только тогда, облегченно вздохнув, обратил внимание на самого Страхова. Бедный Женя стоял с красными опухшими глазами, которые ему самому казались уже обычными на вид, бледным исхудавшим лицом, заросшим щетиной. Никитин понял, что Измайлов умер, и ему стало так совестно за свое поведение и мысли, так жалко своего однокурсника, что он расчувствовался и обнял Страхова, утешающе похлопывая его по спине. Женя, не ожидавший подобной реакции от Андрея, сначала насторожился, а потом, услышав тяжелое сопение и потягивание носом, крепко обнял его в ответ. Так они простояли несколько мгновений, пока мимо не начали проходить сотрудники полиции и в недоумении оглядываться.
Никитин тут же заполнил постановление об освобождении из следственного изолятора в связи с тем, что не подтвердилось подозрение в совершении преступления, сделал несколько звонков, чтобы к приезду адвоката парни подготовили необходимые документы, затем пожелал Страхову удачи и взял с него обещание позвонить, если понадобиться какая-либо помощь. Страхов поблагодарил и, спрятав постановление в портфель, вернулся в машину и отправился в сизо. Молодой парень, неделю назад поступивший на службу, недовольно покосился на Страхова, приехавшего в неположенный день, и не пустил его, а попросил некоторое время подождать, пока он узнает у начальства, что делать. Он взял постановление и рысцой бросился наверх, звеня ремнем, стучащим о пуговицу на рубашке. Спустя полчаса он вернулся и уже не один, а с Ильинским, держащим в руках маленькую спортивную сумку с вещами, и извинился перед адвокатом за недоверие. Антон, узнавший все обстоятельства дела от молодого и болтливого сотрудника, с благодарностью и сожалением посмотрел на Страхова и тихо сказал, подойдя к нему ближе:
— Спасибо большое. Мне жаль, что судьба свела нас при таких обстоятельствах.
— Мне не жаль, — сказал Страхов, добродушно улыбаясь и осматривая Антона с ног до головы.
Ильинский, переодетый в черную рубашку и джинсы, показался ему еще выше и тоще, чем он был на всех прочих встречах в следственном изоляторе.
— Вы не могли бы отвести меня в больницу, где бабушка лежит? — робко спросил Антон, пока Страхов водил по нему взглядом.
— Конечно, — кивнул Страхов, — Садись, — сказал он и открыл дверь переднего пассажирского сидения в машине.
Антон, перегнувшись в пояснице, сложился вдвое и кряхтя залез в автомобиль.