Выше было уже указано, каким образом лапландские шаманы лечили больных, но этим не ограничивалась их деятельность. Весьма важной отраслью их профессии было гадание во всевозможных видах и насылание бед на людей. Для гадания они брали бубен, клали на него кольцо-указатель, по-лапландски aрпа, и ударами молотка по бубну приводили в движение кольцо. Оно переходило от одного изображения к другому и показывало то, что нужно было узнать[434]. Во время церемонии заклинатель стоял на коленях. Если нужно было узнать исход предпринимаемого дела или успех охоты, то на бубен клали несколько колец; в случае удачи кольцо двигалось по течению солнца: движение налево считалось неблагоприятным ответом. Тут узнавались также и животные, которые будут убиты, а также и путь самый удобный[435].

При выборе жертвенных животных шаман ударял по бубну, а все присутствующие, как мужчины, так и женщины, пели: «Что ты скажешь, великий святой бог! Принимаешь ли жертву, которую я предназначил для принесения тебе?» Во время пения они упоминали название горы, на которой хотят принести жертву. Если божество желает жертвы, кольцо останавливается неподвижно там, где оно изображено, если нет, то обращаются к другому, до тех пор пока кольцо не укажет бога, нуждающегося в жертве[436].

Все свои лечения и вообще таинственныя действия нойды проделывали при помощи троякого рода животных, обитавших в царстве теней сайво. Это были: птица сайво-лодде, рыба или змея сайво-гуэлле, или гуармс, и олень сайво-сарва. Они носили общее название вуойге. Птицы были различной величины: ласточки, воробьи, куропатки, орлы, лебеди и т. д. Они имели всевозможную окраску: одни из них были черные, другие – белые; некоторые – с черной спиною и белым животом, а иные – красноватые, коричневые, зеленые и пестрые. Среди служебных птиц особенно замечательны те, которые именовались вуорнис-лодде, те специально наносили вред людям. На чудесных птицах нойды с необыкновенной быстротой переносились с места на место. Рыбы и змеи тоже достигали различной величины; свойства змей указывали на силу и искусство шаманов, их обладателей. Змеи часто бывали в длину по 9 футов; они служили для нанесения вреда людям и для путешествия в небесные пространства. Олень посылался шаманом для борьбы из-за больного с оленем, принадлежавшим тому кудеснику, который наслал болезнь. Чем сильнее был олень, тем могущественнее был им владевший нойд.

Довольно реально изображали лапландцы способ, при помощи которого вредоносные птицы производили бедствия среди людей и животных. Эти волшебные пернатые прилетали к нойду, садились подле него и вытряхивали из своих перьев множество ядовитых, похожих на вшей, насекомых, называвшихся волшебными мухами ган. Эти мухи, попав на человека или животных, приносят болезни и другие бедствия. Нойды тщательно собирали этих насекомых, причем никогда не брали их голыми руками, и хранили в коробках, употребляя как средство для нанесения вреда. Случалось, что ганы ускользали из этих коробок, и нойды до нового прилета птицы брали взаймы ядовитых насекомых у своих товарищей и потом, получив новых, возвращали с должной аккуратностью обязательным собратьям по профессии. Подобными взаимными услугами лапландские кудесники пользовались, однако, не часто. Кроме волшебных мух они имели еще волшебный жезл. Он представлял подобие топора, снабженного весьма сильной отравой. Стоило шаману коснуться им человека или животного, чтобы те заболели, и от подобной болезни можно было избавиться только при содействии нойда, нанесшего болезнь[437].

Разделения на два класса, исключительно добрых и исключительно злых шаманов, у лопарей не было. Шаманским делом могли заниматься как мужчины, так и женщины. Но не все нойды пользовались в одинаковой степени уважением и влиянием; одни из них обладали большей, другие меньшей силой. Искусный кудесник мог при помощи своих волшебных средств легко сделать то, что неопытный начинающий нойд совершал с большим трудом. Духи, насылаемые первым, производили более опасные болезни, и к нему чаще обращались за врачеванием, он получал больше выгод, так как лапландский волшебник лечил не даром[438]. Современные нойды тоже обладают неодинаковой силой. В то время как одни лопари, по словам своих односельчан, являются лишь «маленько колдунами», другие прославились на большое пространство, и к ним приходят издалека за советом и зовут их в отдаленные погосты для излечения больного или для гадания[439].

Глубокая вера в чудесную силу лопарских колдунов иллюстрируется различными преданиями о необычайных действиях нойдов, приведенными г-ном Харузиным в его работе «О нойдах у древних и современных лопарей». Против рыбачьего наволока лежат так называемые Айновы острова, известные своей прекрасной морошкой. Пазрецкие лопари рассказывают об их происхождении, что еще до принятия христианства в Печенгском погосте жили три брата-силача, нойды. Оленей у них было мало, и они предложили матери поехать в Норвегию, отрезать там кусок земли и приехать на ней со всем добром и оленями. Спустя долгое время после их отъезда мать увидела во сне, что дети возвращаются. Она вышла из тупы и, услышав шум, закричала: «Вот детки едут, везут живота, быков, важенок (самок оленя), недаром же они говорили!» Между тем при совершении нойдами колдовства нужно соблюдать строжайшее молчание, нарушение этого условия было наказано духами: прокричавшая женщина сама окаменела, окаменели весь погост, нойды и олени, подплывавшие к берегу, потонули, а из разорвавшейся земли образовались два острова[440].

Нойды страшны лопарям не только при жизни, когда они могут и лечить, и насылать болезнь, но и после своей смерти. «Жил в Нотазаре нойд по имени Ризь. Он много портил людей, а многим и пособлял. Наконец, под старость и сам он занемог. Все думали, что он поправится, но вышло иначе. Через несколько времени он умер, и его стали бояться все еще больше, чем живого. Гроб ему-таки сделали и туда положили, но везти хоронить никто не соглашался, потому что, как колдун, он мог дорогой встать и другого съесть. Не смели его везти хоронить даже и сыновья. Наконец один таки, подобный ему, также нойд, нашелся, и за назначенную плату повез хоронить покойника. Выехал он с ним вечером, чтобы утром или днем похоронить. Сперва ехал он на оленях хорошо, но около полуночи вдруг, ни с того ни с сего, олени испугались. Он посмотрел вперед, на стороны, но нигде никого не видно и не слышно. Оглянулся назад и увидел, что мертвец сидит. Ему сделалось страшно, но он, как колдун, сейчас закричал ему: „Когда умер – ложись!“ Мертвец его послушался – лег. Через несколько времени олени опять испугались. Он посмотрел опять назад и видит, что яммий (мертвец) опять сидит. Он выскочил из кережи (саней), выхватил из-за пояса нож и сказал: „Ложись, а не то я тебя зарежу, если не повалишься“. У покойника при виде ножа зубы сделались железными, и поэтому опас (возница) пожалел, что показал нож. Нужно было показать палку или полено, и тогда зубы сделались бы деревянными. Мертвец, однако, и на этот раз лег. Опас поехал вперед, но он теперь знал, что если встанет яммий в третий раз, тогда его съест, и поэтому он подъехал к большой ели, соскочил с кережи, привязал оленей в сторону, а сам после этого стал поспешно ползти вверх по дереву. Наконец он добрался до вершины, а яммий-нойд в это время встал и вышел из кережи. Зубы железные чернели и скрипели, а руки были на груди так же, как и были сложены накрест, благословясь. Яммий подошел к ели, обошел ее несколько раз кругом и стал грызть ель. Сперва он грыз сучья, и это сделал скоро. Наконец стал грызть и ствол. Грыз он, как росомаха, и от острых зубов летели крупные щепки. Грыз он бойко, и наконец ель стала почти шевелиться. Опас увидел, что дело плохо, поэтому на вершине стал сам ломать сучья у ели и бросать их вниз. Яммий, увидав это, подумал, что ель падает, и перестал грызть. Так опас несколько раз отвлекал его от работы. Опас это делал для того, чтобы ель не упала до зари, а с зарею, он знал, что яммий должен лечь – умереть. Сучья наконец пособлять не стали, яммий догадался и стал грызть без остановки. Опас после этого запел по-петушиному, для того чтобы покойник испугался и подумал, что начинается утро. Пел опас так несколько раз, и мертвец после каждого раза смотрел туда, где дожна быть заря, и, не видя ее, продолжал грызть. Опас, увидев, что ничем не может остановить, испугался. Он решился потихоньку спускаться, с мыслью, что мертвец, увидев это, подумает, что он поддается ему сам. Яммий, действительно, перестал грызть и стал дожидаться. Так он спускался тихонько. Наконец показалась заря, и опас закричал: „Пришла заря, поди в свой гроб“. Нойд-яммий увидел зарю, испугался, пошел к кереже и лег в гроб. Опас сошел с ели, закрыл гроб, припряг оленей и повез его к месту, где должно было его похоронить. Приехал туда скоро, вырыл могилу и гроб опустил на бок, чтобы яммий не мог встать; он знал, что если нойда положить в могилу на спину или вверх спиной, он по ночам будет вставать. Могилу он зарыл и скорей пошел назад. Приехал и рассказал все, как было; народ стал бояться. Боялись даже в первые 6–7 лет после его смерти ходить мимо его могилы, и те, которые ходили мимо, слышали, что будто там в могиле кто-то плачет или воет»[441].

В быте и верованиях других инородцев Европейской России шаманство сохранилось только в виде слабых пережитков, и даже из прежних времен до нас не дошли такие подробные известия, как те, которые были сообщены скандинавскими писателями о лопарских нойдах. У вотяков существует довольно сложная духовная иерархия; из представителей ее к шаманству имеют отношение туно или усто туно, мудрый, знающий колдун, пелляскис, и ведин мурт или убир[442]. Туно, по-русски ворожец, играет выдающуюся роль в вотяцком обществе. Он лечит болезни, отыскивает пропажи, дает советы при переходе на новое место жительства и в затруднительных случаях жизни. Через него божества сообщают о своем неудовольствии против отдельных лиц или целой деревни. Туно определяет, какие жертвы могут умилостивить богов, а также намечает жрецов, угодных тому или другому божеству. Ворожец указывает, за какие непочтительные поступки умершие предки мстят своим потомкам; ему одному известны средства для избавления от этой мести. Он может предсказывать будущее, и опытные тупо могут даже вступать в борьбу с божествами. Так, в одной деревне ворожец сразился с самим Кереметем, одним из более страшных божеств. Сначала победил туно и заставил грозного бога отказаться от жертв, но впоследствии между ними произошло примирение; вотяцкий кудесник должен был уступить силе Кереметя и согласиться на принесение жертвы жителями деревни, хотя и в уменьшенном размере.

Волю богов туно узнают непосредственно от них самих, отправляясь в их святилище или впадая в экстаз[443]; г-н Богаевский описывает камлание туно при назначении новых жрецов. Ворожец должен жить непременно вдали от селения и быть таким образом человеком посторонним, не имеющим близких отношений к населению деревни, нуждающейся в жрецах. Сейчас же по приезде туно ведут в баню, а в назначенной для священнодействия комнате собирается народ. Когда все готово, является гусляр и начинает играть на гуслях. Для этого обряда существует особый священный мотив и музыкальным инструментом обязательно являются гусли. В комнате на столе, покрытом белою скатертью, лежат три хлеба и стоят бутылки с кумышкой, принесенные для обряда каждым семейством. После бани туно обязательно одевают в белые одежды. По приходе в комнату ему на голову надевают белое полотенце, и, положив серебряную монету в деревянную чашку, наполненную кумышкой, кудесник начинает ворожить. Окружающие его бывшие жрецы опоясывают в это время ворожца белым полотенцем. После ворожбы туно встает и под игру на гуслях начинает пляску, держа в руках меч и нагайку, черенок которой должен быть непременно из ветвей тубылги, т. е. таволожки, так как нечистая сила, по мнению вотяков, боится этого дерева. Вотяк Кирилло, крестьянин деревни Курчум, рассказывал г-ну Богаевскому, что у них эта пляска происходит вокруг меча, который втыкается в пол посреди избы. Во время пляски туно в исступлении падает, выкрикивая при этом имена будущих жрецов. Если названные имена оказываются неверными, т. е. таких лиц нет в деревне, пляска возобновляется[444]. Экстаз бывает настолько силен, что несколько самых крепких вотяков держат кудесника во время его вдохновения. Слова, распеваемые заклинателем, показывают, что он приглашает божество снизойти к нему и, следовательно, вещать его устами: «Спускайся, снисходи к нам, Инву! Сойдясь вместе, мы, вотяки, молимся тебе»[445].

Знания и способности туно передаются по наследству от отца к сыну, но исключительно одаренные могут и самостоятельно получить дар сношения с божествами. В вотяцких преданиях существуют указания на то, каким образом кудесник становится лицом, обладающим сверхъестественными знаниями. Дух, учитель, обыкновенно является ночью в образе седого старика, в длинной одежде и требует строгой тайны под страхом различных болезней. Наука заключается в повторении слов из какой-то книги. В этом рассказе заметны черты весьма древние в смешении с современными подновлениями. Некоторых туно обучает сам Кылчин Инмар (верховный бог). Инмар является к избраннику тоже ночью в сопровождении уже просвещенного кудесника, выводит ученика, играя на гуслях, или в поле, или к огромнейшему оврагу, или же к рекам необъятной ширины, через которые натянуты струны. В поле посвященный в тайны чудесного мира богов видит 77 елей, хвои с которых считают многие колдуны. Кто в один час сосчитает все хвои, тому Инмар разрешает урочить и губить людей. Около оврага шириною в 77 сажен божество дает вредоносную силу колдунам, которые в один год из своего рта наполнят овраг водою. Для испытания своих способностей будущий туно должен несколько раз проплясать по натянутым струнам; кто ни разу при этом не упадет, тот будет самым искусным туно[446]. В этих вотяцких рассказах, по всему вероятию, сохранились воспоминания о тех видениях, которые окружали шаманского адепта во время его уединенных мечтаний и таинственных бесед с наставником туно, передававшим своему последователю чудесную науку.

C первого взгляда трудно примирить два заявления, существующие в этнографической литературе насчет уважения, воздаваемого вотяками своим ворожцам. Бух говорит, что туно бывает чаще всего какой-нибудь плутоватый пропойца или же разорившийся презираемый крестьянин, и потому не пользуется уважением[447]. Г-н Бехтерев, цитируемый в статье г-на Богаевского, утверждает: «Нарушить указания туно, значит нарушить священный закон, и несоблюдением правила можно навлечь на себя величайшие беды и несчастья»[448]. В этих показаниях нет, однако, никакого противоречия, стоит только вспомнить, что ворожцы вотяцкие представляют вымирающий институт разлагающегося под влиянием русской культуры древнего язычества. Кроме того, нужно различать отношение вотяков к своим кудесникам в обыденной жизни и во время камлания, когда через них, по глубокому убеждению всех присутствующих, говорит само божество и передает смертным непреложные веления. Главным шаманом может быть в настоящее время только мужчина. Сила различных туно бывает неодинаковая, что зависит от их способностей и могущества божества, которому они служат[449]. Шаманские действия распределены у вотяков между различными лицами, что встречается и у других народов. Кроме высшего кудесника туно существуют низшие, упомянутые уже выше пелляскисы и ведины. Пелляскисом может быть мужчина или женщина, как молодая, так и старуха; они лечат, отыскивают пропажу, но не имеют прямых сношений с богами и не в состоянии делать всего, что доступно туно, но последний может выполнить все действия, совершаемые пелляскисом. При произнесении волшебных изречений колдун дует, отчего и получил свое название. Ведин – исключительно злой и вредный колдун, получает силу от злых духов, насылает болезни и может превращать людей в животных. Этот черный шаман может превращаться, летать по воздуху и даже нападает на Солнце, божество здоровья, враждебное духам болезней, он затемняет небесное светило и производит затмение, но его торжество кратковременно; Солнце в конце концов выходит из борьбы победителем[450].

Для приобретения и поддержания влияния на умы соплеменников вотяцкие туно употребляют различные приемы при своих действиях; особенно интересны в этом отношении разнообразные формы гадания. Туно Григорий рассказывал г-ну Богаевскому, что для определения причины болезни он обыкновенно глядит на серебро; если серебро потускнеет, то это значит, что больного сглазили; если он испорчен, то видны две дороги. Ф. Миллер указывает два способа гадания: ворожея, взяв бобов числом 41 и двигая их по столу, заявляет, на каком месте и в который день и час нужно совершить молитву и какую скотину нужно принести в жертву для умилостивления разгневанного бога. Иногда туно берут на руку несколько нюхательного табаку или наливают вина, мешают лопаткою или ножиком, вглядываются некоторое время и потом дают ответы[451].

Г-н Богаевский записал от туно некоторые заговоры. Приведем здесь один от урока (сглаза) и другой от порчи, т. е. умышленного насылания болезни.

1) «Голубые глаза, зеленые глаза, черные глаза изурочили. Урок!.. Если ты можешь произрасти новые листья на дереве, упавшем в поле и сгнившем, то урочь! Есть 77 птиц: поцелуй у всех этих птиц всех детей и тогда урочь. Есть 77 муравьиных гнезд: когда у всех муравьев перецелуешь детей, тогда урочь. На небе играет Кылчин-Инмар, играет с золотым шаром в руках, если ты можешь выбросить из рук Кылчин-Инмара этот шар, то урочь!» (Запись от юскинского туно Григория).

2) «Если ты сможешь срастить вместе 77 рябин, проросших сквозь муравьиное гнездо, то тогда только можешь есть и пить этого человека. Пока ты не соединишь в одно 77 деревьев, убитых молнией, я не дам тебе есть и пить меня. Не дамся тебе на съедение, пока ты не сольешь в одно 77 бань. Не смей ко мне прикасаться, пока не превратишь в одно 77 мельничных жерновов. Не смей есть и пить меня, пока 77 ободранных лутошек не прорастишь лыком и листьями. Не поддамся тебе до тех пор, пока 1000 крепких камней не обратишь в одну гальку. Не поддамся я до тех пор, пока не сольешь 77 дорог, расходящихся на перекрестке, в одну. Не поддамся тебе, пока все реки на свете не обратишь вверх по течению. Есть 77 заветных золотых колец: пока ты не найдешь все эти кольца, не поддамся я тебе… Когда 77 раз поцелуешь свои уши и затылок, тогда можешь меня изъесть и испить. Не поддамся же я тебе до тех пор, пока ты не сможешь летающую по воздуху пыль обратить в бесконечную золотую цепь. Всего этого ты не сделал, а потому и не прикасайся к этому человеку» (Вамьинский туно).

Остатки шаманства у черемисов и чувашей представляют много общего. Черемисский ворожец предсказывает будущее, лечит от болезней, портит, а также решает, какое животное угодно для принесения в жертву известному божеству[452]. Приемы этих особых ворожцов бывают различны; они мечут бобы или смотрят в воду, налитую в сосуд[453], льют воду на спину жертве, и если она дрогнет, угодна божеству[454]. Чахотку и смерть насылают посредством порошка, приготовленного из человеческих волос и шерсти животных[455]. Некоторые наговоры в виде тайны передают от отца к сыну; открытие наговора лишает его чудесной силы. Один из наговоров, сообщаемый отцом Михаилом Кроковским, сохранил некоторые следы шаманского камлания. Знахарь, взяв стакан вина, обращается с ним к солнцу, шепчет невнятные слова, причем дует и плюет на стакан и по сторонам. По временам он потягивается, как бы склоняясь ко сну, или же мешает снадобье ножом, который потом бросает за спину. По совершении всех этих обрядов кудесник дает больному лекарство[456]. Черемисские ворожцы среди своих соплеменников производили впечатление самых лукавых и умных людей[457]. У луговых черемисов они носят татарское название карта, т. е. старик, а у горных мужан и при совершении обрядов, подобно сибирским шаманам, облачаются в особую одежду. Она состоит из длинного белого балахона без сборов с красной наставкой из кумача на груди и черной из сукна на спине. На голову черемисские кудесники надевают высокую шапку из бересты[458].

У чувашей кудесники называются иемзями. Иемзи бывают мужчины и женщины[459]. Они в одно и то же время колдуны, жрецы и лекари, лечат травами, ворожат на углях, соли, хлебе[460]. Г-н Магнитский приводит целый список иемзей с указанием видов их занятий. Так, в деревне Маслово живет тетушка Татьяна, главная вируссе, т. е. заговорщица, дующая во время наговоров. Она выправляет изломанные руки и ноги, отвращает молодых людей от пьянства и умеет возбуждать и охлаждать любовь. Другая, тетушка Василиса, обладает искусством портить живот. Еще две – тетушка Устинья и Наталья Максимовна – могут одна по глазам узнавать судьбу человека, другая знает язык, т. е. заговор против домового и против паралича. В деревне Семенчино находится слепой Архив Андреев – он определяет имена духов, назначает жертвы и знает весь порядок при жертвоприношении. В селе Ковалях Цивильского уезда обитает Степан Егоров, видящий все, что будет вперед, как доброе, так и злое. Все эти иемзи практикуют свое ремесло по наследству, но бывают избранники, которые становятся кудесниками самостоятельно, даже против своего желания. Стоит кому-нибудь из чувашей случайно угадать исход какого-нибудь события или последствия явления, и к нему отовсюду обращаются за советами, часто не только единоплеменники, но даже и русские. Способность ворожить представляет соблазнительные выгоды; она сопряжена с почетом и возбуждает боязнь. Неудивительно, что многие, вначале сделавшиеся иемзями, невольно впоследствии втягиваются в свое ремесло[461].

Сбоев говорит, что чуваши воздают своим ворожцам необыкновенный почет и безгранично верят в их сверхъестественную силу; их приглашают на свадьбы, так как боятся, что разгневанный иемзя может извести молодого или молодую[462].

По свидетельству г-жи Фукс, чувашские кудесники не имеют особенного платья при чуклянии, т. е. при обряде ворожбы[463]. Болезни, насланные недоброжелателями, они изгоняют именем какой-то старухи. Иемзей чуваши боятся даже и после смерти; так, в Чебоксарском уезде, в одной деревне, в прежнее время один амбарчик, стоявший в стороне, возбуждал всеобщий страх; никто не решался к нему приблизиться. На спрос священника чуваши ответили, что эта постройка принадлежала давно умершей старой девке-иемзе и что в амбарчике хранятся ее вещи и они, боясь смерти, не решаются до них дотронуться; даже один вид этих предметов может сделать человека слепым[464].

Мордва в настоящее время почти уже совсем обрусела и не сохраняет никаких более значительных следов шаманства, но в рукописной статье г-на Минха, присланной в Этнографический отдел Общества любителей естествознания, сообщаются чрезвычайно интересные сведения, указывающие на пережитки шаманства, сохранявшиеся во времена, более от нас отдаленные. Известия относятся большей частью к 1840 г. и извлечены из донесений Тимофея Леонтьева, кантониста мордовского происхождения, саратовскому архиерею Иакову. Разумеется, даже в 40-х годах организованного язычества с определенным классом посредников между людьми и божествами среди мордвы, жившей на севере Саратовской губернии, мы уже не найдем, но различные отдельные черты ясно указывают, что подобный класс некогда существовал. Различные шаманские действия становятся достоянием лиц, временно принимающих на себя обязанности прежних кудесников и притом обладающих известными качествами. В верованиях мордвы выдающееся место занимает культ покойников. Эти инородцы убеждены, что во время поминок мертвец приглашает на пир всех умерших родных и друзей. Есть такие люди, в особенности из женщин, которые могут видеть умерших гостей поминаемого покойника, поэтому во время поминок какая-нибудь старуха садится на порог и все время, пока продолжается угощение, не спускает глаз со стола. По окончании поминок она рассказывает родным умершего о том, кого из покойников она видела за столом, о чем они говорили между собою и что делали.