Во время производства своих действий самоедский кудесник надевает особое платье и пользуется некоторыми волшебными орудиями. Пензер, или бубен из оленьей кожи, составляет необходимую принадлежность всякого кудеса, совершаемого тадибеями. Заклинатель приготовляет свой бубен, соблюдая известные правила; он убивает совершенно здорового оленьего теленка-самца, сам вырабатывает кожу так, чтобы не осталось жил, сушит ее на огне. При всех этих действиях самоедского шамана инька, т. е. женщина, как существо нечистое, не должна присутствовать[409]. Пензер украшен медными кольцами, оловянными пластинками, форму имеет круглую и бывает различной величины. Самый большой бубен, виденный Кастреном, имел ⁵/₄ локтя в поперечнике и ⅛ локтя высоты. На нем натянута тонкая прозрачная кожа оленя. Мощные звуки волшебного бубна проникают в мрачный мир духов и заставляют их подчиняться воле шамана. Костюм тадибея состоит из рубахи, сшитой из замшевой кожи, называемой самбурция. Она украшена каймой из красного сукна. Все швы покрыты красным сукном, а на плечах находится нечто вроде аксельбантов из той же материи. Глаза и лицо завешиваются лоскутом сукна, потому что тадибей должен проникнуть в мир духов не телесными глазами, но своим внутренним взором.

Голова шамана не покрыта; только узкая полоска красного сукна обвивается около затылка, а другая проходит по темени. Обе полосы служат для придерживания суконного лоскута. На груди помещается железная пластина[410]. В некоторых местах тадибеи надевают на голову шапку с наличником, а замшевую рубаху увешивают побрякушками, бубенчиками и разноцветными сукнами, причем важную роль играет число 7[411].

Не всякий может быть тадибеем, большей частью это звание передается по наследству, но и в этом случае кудесник должен быть избран духами. Еще в отроческом возрасте его отмечают тадебции, и юноша под руководством опытного шамана научается своему искусству[412].

Обучение приемам волшебного ремесла не имеет, однако, особенного значения, и никто из самоедов не мог объяснить Кастрену, в чем заключается преподавание наставников тадибеев. Один самоед передавал финскому ученому, что по достижении пятнадцатилетнего возраста он был отдан в науку к заклинателю, так как в его роде были многие знаменитые шаманы. Два тадибея завязали своему ученику глаза платком, дали в руку бубен и велели ударять по нем колотушкой. В это время один кудесник ударял рукою по затылку посвящаемого, а другой хлопал его по спине. Спустя немного в глазах юноши все озарилось светом, и он увидал множество тадебциев, плясавших на его руках и ногах. Следует прибавить, что тадибеи предварительно возбудили воображение своего последователя различными чудесными рассказами о самоедском мире духов[413].

Самоеды обращаются к своим кудесникам главным образом как к врачам и гадателям. Нужно, например, доверчивому обитателю тундры отыскать пропавшего оленя, и по просьбе кудесника его служебный дух тщательно выслеживает потерянное животное. «Не лги, когда ты солжешь, то мне будет от этого худо, – говорит самоедский прорицатель, – товарищи будут надо мною насмехаться; скажи, что ты видел, не скрывая ни дурного, ни хорошего». Тадебций называет место, где он видал оленя, и шаман с хозяевами отыскиваемого животного отправляется туда. Но часто оказывается, что олень уже убежал или же что другой тадибей с помощью своего служебного духа замел его следы. Прежде чем приступить к камланию, заклинатель расспрашивает подробно, при каких обстоятельствах потерялся олень, когда и где это случилось, не подозревает ли самоед кого-нибудь в краже и т. д. Понемногу из расспросов у него образуется определенное мнение, и когда тадибей приходит в экстаз, то ему кажется, что тадебций высказывает это мнение и дает ему возможность разрешить вопрос. Глубокое знание несложной жизни соплеменников, привычка своеобразно логическим путем разъяснять темные дела, особые дарования – все это дает возможность прозорливцу отгадывать и удовлетворять требованиям глубоко верующих дикарей.

Кастрен описывает подробно врачевание тадибеев. Когда кто-нибудь из самоедов заболеет, то, несмотря на крайнюю опасность, лечение начинается только с появлением первой утренней зари. В продолжение всей ночи шаман беседует со своими духами. Если захворавший к утру почувствует себя несколько лучше, то кудесник может взяться за бубен и начать дело, в противном случае нужно ждать седьмой утренней зари. Если и к этому сроку не замечается облегчения, то тадибей объявляет больного неизлечимым и даже не пытается его врачевать. В случае благоприятных признаков заклинатель вопрошает своего пациента, не известно ли ему какое-нибудь лицо, которое могло бы ему наслать эту болезнь. Долго расспрашивает кудесник, узнает, с кем подрался пациент, с кем был в ссоре, и, только исследовав причину болезни, вопросив об ней тадебция, если сам больной не мог ничего сообщить, тадибей решается приступить к врачеванию. Когда немощь наслана высшим божеством, самоедский шаман не решается противодействовать его постановлениям и вступает в борьбу только с болезнью, происшедшей от злых людей. Он просит тогда служебного духа оказать свою поддержку. Виновник страданий самоеда, призвавшего на помощь тадибея, сам заболевает. В одной песне, переданной Кастреном, шаман посылает сначала тадебция за помощью к Нуму. «Не покидай больного, – говорит он духу, – вознесись к божеству и проси его о помощи». Тадебций исполняет приказание, но возвращается с ответом, что Нум не дал своего слова, не обещал помощи. Тадибей начинает тогда упрашивать самого духа помочь больному, но тот возражает: «Как я могу помочь? Я ниже Нума и не могу доставить никакого облегчения». Заклинатель продолжает упрашивать, чтобы тадебций опять вознесся и убедил Нума доставить спасение. Дух требует, чтобы сам прорицатель совершил это путешествие. Тадибей не соглашается. «Я не могу достигнуть до жилища Нума, – заявляет кудесник, – он находится слишком далеко от меня; если бы я мог сам приблизиться к нему, то сделал бы это, не обращаясь к тебе с просьбой. Так как я не могу приблизиться к Нуму, то иди ты к нему». Тадебций склоняется и говорит: «Я пойду ради тебя, но божество беспрестанно меня бранит и говорит, что не даст никакого слова», и т. д.[414] Для испытания своей способности к излечению больного, кроме расспросов, тадибеи подвергают себя различным истязаниям. Истязания эти описаны совершенно одинаковым образом в приведенном выше рассказе о камлании, сообщенном англичанином Джонсоном и у Иславина. Если тадибей выйдет из этого испытания цел и невредим, то это служит доказательством, что высшая сила овладела им, и тогда успех лечения несомненен[415].

Внутренние болезни происходят часто, по мнению самоедов, оттого, что в животе завелся червь. Чтобы отыскать место, где скрывается причина недуга, по животу водят божком с острым носиком, пока не найдут больное место. После этого шаман прикладывается губами и делает вид, будто призывает червя, потом высасывает его и, вынув изо рта, показывает излеченному[416]. Лепехин говорит, что тадибеи болезнь наружную вынимают зубами, а внутреннюю, «подобную червяку, движение имеющему», вынимают руками, разрезая тело ножом[417].

Самоедские шаманы, по-видимому, не делятся на черных и белых, как мы это видели у бурят; служащие им духи не распадаются на злых и добрых, но делают, смотря по обстоятельствам, то добро, то зло[418]. Вера в шаманов и их чудесную силу безгранична среди самоедов, и влияние кудесников весьма значительно. Это большей частью самые плутоватые и самые толковые изо всего племени. Тадибеями могут быть и мужчины, и женщины[419].

Что касается убежденности самоедских шаманов, то показания лиц, встречавшихся с ними и видевших их чудеса, разноречивы. Так, г-н Максимов убежден, что во всех случаях тадибей является обманщиком, ловко пользующимся простодушием земляков и морочащим их для того, чтобы добыть водки. Во время камлания перед русским путешественником прорицатель был немного навеселе, и г-н Максимов мог прочитать в его лице плутоватую улыбку, заметить предательское подергивание левого глаза[420]. Кастрен утверждает, что тадибей вполне верит в чудесное происхождение вещих изречений, исходящих из уст созданного его воображением тадебция. Доказательством правдивости тадибеев служат спокойный, проникнутый религиозностью тон и полное согласие всех показаний кудесников, с которыми беседовал знаменитый финляндский ученый. Тадибеи, заявляет он, весьма часто признаются, что не могут призвать тадебция или же призванный дух не дает удовлетворительных ответов. Это случается даже тогда, когда шаман мог бы сочинить любой ответ. И. И. Максимов и Кастрен, несмотря на кажущееся их противоречие, совершенно правы. Если бы тадибеи были только простыми обманщиками, то в те времена, когда самоедский народ не подвергался влиянию других соседних религий, нужно было бы предложить, что кудесники не разделяли религиозных верований своих соплеменников и среди дикарей, погруженных в суеверие, были какими-то рационалистами, стоявшими совершенно вне миросозерцания остальных самоедов. Подобное толкование не может быть признано научным, и Кастрен верно анализирует душевное состояние тадибеев, обманывающих и других, и себя. Когда самоедское племя пришло в соприкосновение с народами высшей культуры, исповедующими христианство, то прежняя грубая, наивная вера должна была пошатнуться; шаманство стало вырождаться, и новейшие тадибеи, особенно в последнее время, как люди, одаренные более сильными умственными способностями, приблизились к тому типу искусных обманщиков и эксплуататоров, который так талантливо охарактеризован г-ном Максимовым.

Лопари настоящего времени почти не сохранили ничего от прежних своих языческих верований. Шаманство у них может только по книгам быть изучаемо; у писателей XVII и XVIII ст. сохранилось довольно много интересных фактов, относящихся к религиозным воззрениям норвежских и шведских лопарей. Относительно лопарей русских мы подобных исторических свидетельств имеем очень мало, и сведения о старинных лопарских шаманах приходится почерпать из источников чисто скандинавских и вообще иностранных; зато у наших лопарей сохранились некоторые слабые переживания некогда могущественного шаманства. Немецкий ученый XVII столетия Иоанн Шеффер издал на латинском языке в 1674 г. сочинение о Лапландии и ее жителях. В этом труде собран богатый материал, извлеченный из сочинений скандинавских путешественников и исследователей, относящийся преимущественно к этнографии шведских лопарей. Для норвежских главным источником служит работа датского юриста Генриха Иессена о языческой религии норвежских финнов и лапландцев, напечатанная в 1767 г. Клемм в своей «Истории культуры» извлек из последнего сочинения все существенное, и мы будем пользоваться в дальнейшем изложении его трудом.

Лопарские шаманы-ноаайды, или нойды, пользовались такой громкой известностью, что Лапландия считалась в древности школою волшебства. Соседи посылали детей своих к лапландцам для обучения магии[421]. Теперь нойды существуют только у русских лопарей; это слабые потомки прежних чародеев, простые колдуны, сохранившие, однако, имя, которое придавалось древнему шаману[422].

Лапландский кудесник приготовлялся к камланию однодневным постом, для особенно важных дел шаманы соединялись по нескольку в одном общем шатре. Иногда обряд повторялся, особенно в тех случаях, когда желали узнать, какому божеству нужно принести жертву. Если жертва не помогала, то приходилось предпринимать путешествие в страну теней ябме-аймо. Для такой экспедиции избирался особенно известный нойд, обладавший лучшими волшебными снарядами. В священном месте кудесник упрашивал ябмека или умершего родственника, чтобы тот оказал свое покровительство оленям. Но главною целью странствования было заклинание божеств, обитающих в ябме-аймо, чтобы эти покровители отложили призыв в царство теней больного, лежавшего на смертном одре, и позволили ему оставаться еще некоторое время среди живых людей. Когда нужно было приступить к путешествию, то нойды собирали как можно больше мужчин и женщин и, взяв волшебный бубен, начинали изо всех сил бить в него и петь, причем все присутствующие помогали ему в пении. Шум и неистовые движения приводили заклинателя в исступление. Уперев бубен в колени, он прыгал с необыкновенной ловкостью и быстротою, делая самые странные телодвижения до тех пор, пока не падал в бесчувствии, подобно умирающему. Он лежал в продолжение часа в этом оцепенении, пока другой нойд, совершавший уже подобное путешествие, не разбудит его. Нойды единогласно утверждали, что змея сайво-гуэлле, испуганная криком, появляется перед ними и, взяв на свою спину, переносит в ябме-аймо. В случае если духи не соглашались исполнить просьбы шамана, тот вступал с ними в опасную борьбу[423]. Французский путешественник XVII в. Реньяр так описывает камлание нойда: «Глаза у чародея завертелись, лицо изменилось в цвете, борода всклокочилась. Казалось, что он сломает свой бубен, с такой силой он ударял по нему. Наконец он упал, окоченев, словно палка. Все лопари, здесь присутствовавшие, тщательно оберегали, чтобы кто-нибудь не приблизился к гадателю, находившемуся в таком состоянии; отгоняли даже мух, не позволяя им сесть на него… Лопарь лежал, словно мертвый, с четверть часа и, мало-помалу приходя в себя, стал блуждающим взором смотреть на нас. Оглядев нас всех, он обратился ко мне и сказал, что его дух не может повиноваться ему, так как я более сильный чародей, чем он, и мой дух сильнее его».

Другой путешественник, итальянец Ачерби, посетивший Лапландию в конце XVIII в., передает отрывок из одной песни, которая пелась как самим шаманом, так и его помощниками мужчинами и женщинами. Песни шаманские имели строго определенные слова, и забыть одно из слов значило причинить смерть заклинателю: «Проклятый волк, уходи отсюда и не оставайся более в этих лесах! Уходи в самые отдаленные пределы земли; если же ты не уйдешь, пусть убьет тебя охотник!» Эта песня имела силу ограждать стадо от волков[424].

Одним из главных орудий лапландских кудесников был бубен, представляющий в настоящее время археологическую редкость. Бубен, по словам Самуила Рена, служил главным образом для четырех целей: при его помощи узнавали, что творится в странах, далеко отстоящих от места, где происходило камлание, он указывал благополучный или неблагополучный исход начинаемого предприятия или же овладевшей человеком болезни; бубен употреблялся также при лечении недугов; он указывал лопарям, какие жертвы будут угодны богам и какого рода животное нужно им доставить на заклание[425]. Волшебный бубен каннус, квобдас приготовлялся из елового, соснового или березового дерева. Дерево, которое доставляло материал для шаманского инструмента, должно было расти в известном месте посолонь; это означало, что оно угодно солнцу и небесным богам. Бубен был двоякого рода: он представлял или деревянный ободок, скрепленный двумя пластинками накрест с натянутой кожей, или же яйцевидный плоский ящик, выдолбленный в расщепленном стволе, также с натянутой кожей. Клемм дает внешнее описание нескольких бубнов, находившихся в его собрании. Самое важное в лопарском бубне – это рисунки, сделанные красной, приготовленной из ольховой коры, краской. Рисунки различны, смотря по потребностям и свойствам обладателя инструмента. Большей частью они изображают небесных богов, духов, солнце, звезды, различных животных, как, например, оленей, медведей, волков, выдр, лисиц, озера, леса и людей. На бубне, срисованном Иессеном, находилось изображение 45 предметов. На чудесном инструменте, хранящемся в Королевском историческом музее в Дрездене, можно видеть в верхнем отделении главного небесного бога Радиен Атцие и его единственного сына Радиен Кидде, налево от них представлены лица христианской Троицы: Отец, Сын и Дух Святой; в середине находится Байвэ – Солнце, кольцо, окруженное сиянием, в котором виднеется довольно неясная человеческая фигура. Солнце соединено чертою с линией, отделяющей особую область, может быть, Лапландию. В этой области на первом плане изображена фигура с особо пририсованной к ней головой, которую оберегают два, по-видимому, шаманских инструмента, а также две рыбы, представляющие животных-хранителей; ноги ее стоят на прутьях, ведущих из мира земного в высший; левая нога на дороге, которая ясно указывает, каким образом туда по ней может проникнуть шаман; там находятся две рыбы и две птицы подле человека, налево от которого стоит волк, представляющий собаку злого духа Руту. Правая нога нойда указывает на путь, приводящий к трем добрым духам, помещенным подле Радиен Атцие. Человек, украшенный особым лицом, соединенный с Байво, добрыми духами и Гуту, по всему вероятию, служил символом могущественного нойда, имевшего связи с миром духов. Кроме главных изображений в более обширной части можно заметить многих животных: лисиц, свинью, козу, стрелу, направленную в белку, восемь кружков, обозначающих звезды, может быть, созвездие Медведицы, а больший двойной кружок – Луну[426].

При каждом бубне находятся указатель и молоток. Указатель состоит из большого железного кольца, на котором висят другие, меньшие. Бывают указатели медные, костяные, а иногда простые металлические кольца. Молоток приготовляется из оленьего рога. Лопари обращаются со своими бубнами с большим уважением, завертывают их вместе с указателем и молотком в меха. Ни одна женщина не смеет прикоснуться к бубну[427].

Не всякий может быть нойдом. Когда молодой лапландец чувствовал особенную склонность к этому занятию, то значило, что тонто, или дух, призывает его и избирает для шаманства. Тонто являлся своим поклонникам или во время уединенных прогулок, после сна или попойки. Подземный дух занимался обучением адепта, и, когда ученик достаточно изучил волшебное искусство, наступало время посвящения[428]. Ионн Торней говорит: «Если кого-нибудь дьявол найдет способным к служению себе, того с самого детства поражает болезнью так, что ему являются многие образы и видения и он научается сообразно своему возрасту тому, что относится к его искусству»[429].

И в настоящее время умение колдовать у русских лопарей может быть от природы, но чаще всего способность эта переходит по наследству. Отец-колдун, умирая, «благословляет колдовством», как говорят лопари, сына или дочь.

В Нотозерском погосте живет одна лопарка по имени Афимья Егоровна, родом из Пазрельского погоста; ей приписывают умение колдовать. Когда отец Егоровны умирал, то спросил ее: «Чем мне тебя, Афимьюшка, благословить?» Она молчала. Что-то упало на улице, отец испугался, стал бредить и кашлять. Когда он пришел в себя, она заметила: «Ты чего испугался? Что-то упало на улице». Он и говорит: «Этим-то только я благословляю тебя – больше ничем не могу». С тех пор она стала пугаться и немного колдовство знает[430].

О том, как дьяволы сами избирают шаманов, существует рассказ на Пайас-озере. Не очень еще давно на берегу озера жил лопарь с женой. У них было три сына. Отец и мать уезжали на озеро промышлять рыбу, а детей оставляли одних. В отсутствие родителей ежедневно приходили к ним трое красивых юношей. Когда родители должны были возвратиться, юноши уходили и говорили мальчикам: «Когда вы вырастете большими, мы будем жить вместе, неразлучно – будем товарищами. Вы только отцу и матери не говорите, что мы ходим к вам и что вам говорим». Однако меньшой сын раз как-то рассказал родителям о происходившем в их отсутствие. Те испугались, чтобы детей у них не украл кто-нибудь, и поэтому переехали вместе с тупой на другую сторону озера. Юноши более не показывались. Но вскоре все три сына умерли. Тогда родители догадались, что под видом трех юношей приходили дьяволы, оставшиеся после смерти какого-нибудь нойда, и хотели им служить, но так как родители уехали, то и духи их оставили[431]. Эти два рассказа весьма картинно характеризуют различные способы зарождения в шаманах волшебной силы. Одни кудесники получают ее благодаря принадлежности к известной семье, другие же – по выбору духов. Но во всяком случае в древние времена от нойда требовалось, чтобы он был в полном развитии своих физических и умственных сил. Человек, перешедший за пятидесятилетний возраст и потерявший свои зубы, не мог быть заклинателем и служителем духов[432].

Одним из священнейших обрядов языческих лопарей было крещение, ляуго – купание, как они называли это действие. Тогда лопарский младенец получал свое имя. Обряд совершали женщины. Крещение повторялось всякий раз, как ребенок заболевал, причем имя менялось. Можно было встретить взрослых лопарей, крещенных 3–4 раза. Весьма торжественно, в особой обстановке, подвергался этому обряду каждый нойд перед принятием своего чудесного сана. Крещение нойдов называлось од-де-пибма-циадцет. Посвящение в шаманы не было обставлено торжественным образом; оно ограничивалось тем, что старшие нойды собирались. Один из них садился у входа в шатер на полу и сплетал свои ноги с ногами кандидата. Тот пел и ударял в бубен, и в шатер проникали через ноги нойдов духи, заметные только одному посвящаемому. Как только остальные нойды убеждались в присутствии духов, то новопосвященный объявлялся шаманом, и этим кончалась вся церемония[433].