– Он работал поваром в офицерском казино лагеря. Сколько вам тогда было лет?

Ева молчала и искала правильный ответ. Она изобличена. Наконец, сдавшись, она произнесла фразу, которую чаще других слышала в зале:

– Я не знала. – И после паузы продолжила: – У меня не сохранилось воспоминаний. Иначе я бы никогда не согласилась на эту работу. Я даже не знала, что мой отец был в СС.

Давид бесстрастно жевал бутерброд. Вид у него был весьма довольный. Ева разозлилась и все-таки встала.

– Получили подтверждение, да, господин Миллер? Вы ведь всегда говорили, что каждый из нас, все в этой стране имеют к этому отношение. Кроме, может быть, ваших коллег по прокуратуре…

– Да, я так считаю, – перебил ее Давид. – Этот ваш так называемый рейх ни за что не мог бы так безупречно функционировать сверху донизу, если бы не пособничество большинства.

Холодея от отчаяния, Ева рассмеялась.

– Я не знаю, чем занимался мой отец, кроме как жарил яичницы и варил супы! – И тихо добавила: – Но отсюда я уволюсь.

Давид положил недоеденный бутерброд обратно на тарелку и посмотрел на Еву в зеркало:

– Возьмите себя в руки, фройляйн Брунс. Вы нам нужны. – Он развернулся и подошел к Еве. – От меня никто ничего не узнает.

Ева посмотрела на Давида, опять увидела его зрачки разной величины, которые так близко видела всего раз, несколько месяцев назад в зале «Немецкого дома». Тогда ей стало неприятно, а сегодня эта неправильность в лице показалась странно близкой. Наконец она неуверенно кивнула и сказала:

– Анджей Вилк признался мне сегодня утром, что ему мучительно говорить по-немецки. Я пойду переводить дальше.

Несколько дней спустя, в субботу перед Троицей, под бледно-голубым небом по летному полю шли четыре человека. Мимо проехала багажная тележка; водитель, стюард в белой форме, остановился возле маленького серебристого самолета «Цессна», принадлежавшего Вальтеру Шоорману.

– Идеальная летная погода, – сказал Юрген Еве, чей пестрый платок развязался и трепетал на ветру.

Бригитта держала Вальтера Шоормана под руку, тот с любопытством осматривался вокруг и улыбался, как возбужденный ребенок. Он не узнал Еву, но приветливо поздоровался с ней, заметив: «У меня теперь пеленки». Они друг за другом поднялись в самолет, стюард с тележки перенес чемоданы в небольшое багажное отделение, расположенное под пассажирской кабиной. За штурвалом сидел человек, лицо которого невозможно было рассмотреть под отсвечивающими солнечными очками и большими наушниками. Он пожал руку Юргену и Вальтеру Шоорманам и продолжил проверять датчики, рычаги и кнопки.

Ева нервно уселась в тесной кабине. Один раз она летала в командировку в Варшаву; тогда ей было нетрудно довериться большому пузатому самолету. Но этот малыш казался скорее макетом, таким ненадежным. Юргену, который пристегнулся рядом с ней, она заметила, что ей не очень нравятся слова «с одним мотором». А что, если этот мотор откажет? Юрген со знанием дела ответил, что самолет недавно прошел техосмотр.

Двери закрыли, но пилот не заводил мотор. Вальтер Шоорман спросил сзади, почему не взлетают. Юрген ответил, что пока не было разрешения на старт. Пилот показал Юргену три пальца, тот поднял большой палец. Ева знала, что ждать придется еще полчаса. За это время должно подействовать снотворное, которое Бригитта подмешала мужу в чай за завтраком. Юрген рассказал Еве, что во время последнего полета с острова во Франкфурт отец решил выйти. Примерно над Гамбургом. Пытался открыть двери, что небезопасно. И Юрген с Бригиттой придумали этот трюк.

Страх Евы рос, Вальтер Шоорман тем временем засыпал. Когда его голова откинулась назад, пилот по радио запросил разрешение на старт и завел мотор. Они покатились по взлетной полосе. Самолет набрал скорость, и Ева обеими руками вцепилась в подлокотники кресла. Мотор зарычал громче, разметка взлетной полосы стремительно проносилась мимо. Больше всего ей хотелось закричать. Юрген взял ее руку. Шасси отделились от асфальта, самолет поднялся в воздух, и они полетели, оставляя позади дома, уличное движение, людей в городе, поднимаясь все выше в бледное небо.

Полет длился без малого три часа. Шум мотора в кабине был таким громким, что о разговорах не могло быть и речи. Вальтер Шоорман спал с открытым ртом, Бригитта носовым платком отирала ему слюну, стекающую из уголка рта. Юрген читал деловые бумаги, время от времени помечая что-то карандашом или делая записи. Ева увидела, что это договоры на английском языке. Потом Бригитта достала из сумочки иллюстрированный журнал «Квик» и принялась читать.

Ева смотрела в окно на невозможную глубину, следила взглядом за темными линиями – реками, считала зеленые пятна – леса – и представляла, как она, маленькая, незаметная, идет между деревьями и видит наверху между верхушками деревьев серебристую точку, бесшумно ползущую по небу. Она подумала, что сейчас было бы правильно умереть. «Я там жила, там жила и моя сестра. Мой отец каждый день проходил в эти ворота на работу. Мама закрывала окна, защищая дом от сажи, поднимающейся из печных труб». Пока об этом знал только Давид Миллер. И жена главного подсудимого. Она узнала Еву за стойкой в «Немецком доме». С неприкрытым презрением женщина в фетровой шляпке посмотрела на нее, когда их взгляды встретились два дня назад в доме культуры, и сделала жест рукой, как будто хотела сказать: «Ну погоди, милая, ты еще получишь оплеуху».