— За это вас не осуждают, — пожевал губами Феоген, — но православие отказалось от всех присущих католицизму орденов, а не токмо от основанного приснопамятным Игнатием Лойолой ордена Иезусова. Вера православная не нуждается в карающих силах… Корни ее в душе народной…
— То-то мы вынуждены думать, как эту веру укрепить с помощью…
— Остановись, сын мой! — сурово прервал Феоген.
— А-а-ха-ха-ха! — сипло засмеялся благочинный. — Прав отец Александр! Все мы…
— И во времена рождения христианства на первых адептов были гонения, — негромко, но твердо пресек Герман готовый разгореться спор.
— И то… Лучше о деле, а споры эти оставим большевистским агитаторам, — закивал Феоген, расправляя седую бороду и удобнее усаживаясь на стуле.
— Действовать надо. И действовать энергичнее! — взмахнул Сокольский рукавом рясы. — Связи надо устанавливать. Надежного человека в Китай послать…
— Отец Александр! В решительности вы и верно восприняли дух иезуитов. Но вот горячность иезуитам несвойственна. Они кротки аки голуби и хитры аки змеи… Но хватит об этом. Теперь о связях… Сила церкви во влиянии на паству, послушную воле столпов церкви, в единстве действий. В настоящее время без такого единства трудно добиться чего-либо. Но я не терял времени и кое в чем с помощью архимандрита Феогена преуспел. Но этого мало. Для пользы дела необходимо, чтобы и вы, отец Александр, и вы, отец Стефан, активнее включались в эту работу. Теперь, когда мы уверились один в другом, в нашей приверженности делам веры, мы должны действовать сообща, в одном направлении…
Настасья, приглашенная на эту встречу у благочинного Парамонова, чтобы помочь Евдокии и Прасковье, неторопливо перемывала тарелки, вилки, стаканы, ложки и с неприязнью думала о собравшихся: «Великий пост не кончился, а они водку жрут! Верующим, значит, нельзя, а им можно. Тоже мне… святые!»
Резкий голос Сокольского, сиплый смешок Парамонова, скрипучая нотация Феогена насторожили Настасью, а когда послышалась бархатисто-мягкая речь Германа, женское любопытство взяло свое, и она осторожно поставила табуретку и, усевшись возле стола, прикрыла глаза — будто спит.
— Капля по капле камень долбит, — продолжал епископ. — Но чем больше этих капель, тем и дело быстрее движется. Мы не можем открыто призывать верующих к неповиновению большевистской власти. Надо действовать исподволь. В проповедях и на исповедях внушать греховность и бренность дел земных. Большевики молчат о недороде. Мы же должны разъяснять это как кару небесную за грехи наши, за падение веры, за свершение неугодного и противоречащего извечному небом предустановленному порядку.
— Почему банкиры, фабриканты и заводчики потерпели поражение? — явно риторически вопросил Герман и, не ожидая реплик слушателей, ответил: — Советы, большевики национализировали капиталы и заводы и тем лишили их силы. А так как было оных мало, то и не смогли они противостоять черни. Теперь же большевики в своей политике коллективизации замахнулись на собственность самой этой черни. А числом она как песок морской. И что будет, когда мужик поймет, чего хотят большевики? Да он за свой надел, свою лошадь, корову, избу всякому горло перегрызет…
Настасья прикусила губу. «Вот, значит, на что замахиваются святые отцы!» О, Настасья, хоть и малолетней была, хорошо помнит, как станичное казачество притесняло мужиков, как за недоимки разоряли бедных, особенно иногородних. Ведь только Советская власть наделила мужика землей, уравняла его в правах с казаками.
— А вы, ваше преосвященство, действуете, не в осуждение будь сказано, еще хитрее, чем отец Александр, — просипел за дверью благочинный отец Стефан. — Так что, кто из вас двоих более иезуит, только всевышний разберется.
— Помолчи, благочинный, — проскрипел Феоген, и опять послышался бархатисто-мягкий голос Германа.
— О связях с Китаем. Не буду хвастать, кое-что делается. Хотя и трудно стало поддерживать отношения с кульджинскими единоверцами, но после направления туда угодной господу и нам рабы божьей Елизаветы, мы выполнили просьбу братьев и послали пастырем священника отца Павла…
Настасья покосилась на Евдокию, которая тихонько сопела и спала сном праведным, а потом снова прислушалась.
— Жду я из-за кордона сообщения о благополучном прибытии твердого верой отца Павла к нашим кульджинским братьям. Еще же из Сарканда от верного человека, искреннего верующего, поступило известие, что границу перешел отряд белого воинства. Они все отлично вооружены. Наши друзья, как видите, не забывают о многострадальной России. И нам не следует сидеть сложа руки.
— Знаем мы этих друзей. О своей мошне пекутся. Все Риддер… — засипел Парамонов, но скрипучий голос Феогена опять остановил его.
Герман заговорил снова, но его речь доносилась почему-то все невнятнее, и Настасья не заметила, как уснула. Очнулась она от легкого толчка в плечо. Настасья вскинулась и вперила непонимающий взгляд в стоящего перед ней архимандрита Феогена. Он что-то спрашивал. Увидев недомытую грязную посуду на столе, Настасья враз вспомнила, где она, и испуганно стала оправдываться. Из-за плеча архимандрита острым взглядом буравил ее Сокольский. А Феоген ласково стал успокаивать ее.