Джордж заранее позаботился собрать в Бреде всевозможные сведения и таким образом проверить то, что таверна, как Мери рассказывала в своем письме, ныне пустует. Эмма знала, что сможет довести дело до конца, никем не потревоженная. Идя следом за трактирщиком и любуясь ровным движением его широких плеч, Эмма краешком глаза улавливала и перемещения своих людей, занимающих места согласно указаниям Джорджа.

Мадам де Мортфонтен смаковала в уме минуту, когда сможет, подняв вуалетку, насладиться произведенным на Мери впечатлением. Вот когда подруге придется выбирать! Эмма жалости не знает, и если Мери откажется уехать с ней, прихватив нефритовый «глаз», то…

Никлаус проводил новую постоялицу в таверну. Гостья не вызывала у него никаких подозрений, а что молчалива — мало ли, может быть, у этой дамы большое горе, вот и не хочется разговаривать. Толстяк Рейнхарт научил его с почтением относится к клиентам, потому он и сам помалкивал, хотя поболтать очень хотелось. Мери вот уже три дня как уехала, он страшно по ней соскучился и, представься ему такая возможность, охотно посидел бы в хорошей компании, чтобы развеять тоску.

— Садитесь, пожалуйста, где вам будет угодно, — предложил он, обведя рукой слишком уж пустой зал. — Сейчас не сезон, у нас затишье, так что придется вам довольствоваться нашими дежурными блюдами. Гороховый суп с грудинкой, пара перепелок, запеченных в соли, к ним — яблоки в меду, а на десерт — пирог с ревенем.

— Отлично, мне этого достаточно, — сказала Эмма, выбирая стол, предоставляющий ей хороший обзор всего зала.

Таверна показалась ей чистенькой и уютной, на всех столах стояли букеты полевых цветов, от которых веяло нежным благоуханием.

Откуда-то из глубины дома, видимо из кухни, с хохотом выбежала маленькая девочка, подскочила к отцу и обхватила его за ногу. Ольгерсен разговаривал с явным завсегдатаем таверны, сидевшим как раз у той двери, из которой выбежала девочка, и уже хорошо набравшимся. Конечно, Никлаус давно был сыт по горло его пьяными рассуждениями, но не мог не относиться с почтением к ветерану, тем более что этот человек оказался единственным в городе, сохранившим верность «Трем подковам». Но все-таки злоупотребление спиртным мешало ценить его преданность: вчерашний отважный воин превратился нынче в жалкого бродягу, живущего за счет чужого великодушия. Порой он сутками не вылезал из таверны. Никлаус пытался приспособить его к хозяйству, давал мелкие поручения, надеясь хотя бы так возместить потери — сколько уже времени он бесплатно кормил и поил этого иждивенца! — но тщетно. Мери злилась, тоже пробовала заставить пьяницу сделать хоть что-то полезное, но супруги нисколько в этом не преуспели.

Сочтя пьяницу вполне безопасным для ее замысла, Эмма сосредоточила внимание на девочке.

— Не зелаю я лозиться спать! — заявила в это время малышка плаксивым тоном, но с самой что ни на есть кокетливой миной. — Я буду вместе с Милией пьислюзивать даме!

Никлаус взял дочку на руки.

— Нельзя, ангелочек мой. Ты еще слишком маленькая, можешь пролить что-нибудь даме на платье.

— Нитего подобного! Я буду стаяться! Ну позялуста! — Девочка похлопала длинными ресничками, молитвенно сложив руки.

Эмме ребенок показался очень трогательным. Хозяин таверны явно находился в полном подчинении у маленького деспота, хотя сейчас и пробовал настоять на своем:

— Дама не хочет, чтобы ее беспокоили.

Даме захотелось вмешаться, в нее вселился дух противоречия.

— Я обожаю детей, малышка ничуть меня не побеспокоит! — воскликнула она с притворным энтузиазмом.

Никлаус, так и не поймав взгляда гостьи, укрывшейся за вуалеткой, пожал плечами и спустил на пол уже сражавшуюся за свою свободу девочку. На губах у той заиграла улыбка победительницы.

— Если она станет вам досаждать, без всякого стеснения прогоните ее, сударыня. Энн-Мери обожает навязывать свое присутствие.

Эмма покачала головой, а девочка тем временем уже подбежала и попыталась сделать изящный реверанс.

— Не надоедай даме, бесенок! — послышался женский голос.