Последний аргумент отца возымел действие: девочка внезапно преисполнилась гордости за возложенную на нее новую ответственность, тем более что, как она уже знала, Мери не разрешила братишке взять с собой щенка.
— Кто зе, кьоме меня? — решила она твердо, разулыбалась и приосанилась.
— Значит, договорились, барышня! — Никлаус протянул дочери руку ладонью вверх, девочка хлопнула по ней своей ладошкой, а ее брат тоскливо подумал: как мало нужно, чтобы заставить женщину изменить решение.
Мери подняла его, вздыхающего, в седло, и тут, в ожидании, пока мать присоединится к нему, ребенок сразу преобразился, выпрямился и поднял голову, осознав вдруг собственную значимость и осчастливленный важной ролью, которую поручили ему родители.
Несмотря на то что слухи о продаже таверны гуляли по Бреде уже два месяца, покупателя не находилось. Следовало расширить круг поисков, и Мери приняла решение объехать окрестности в радиусе примерно десяти лье и объявлять о продаже на рыночных площадях. Кроме того, она надеялась встретиться с несколькими нотариусами, работавшими в соседних городках. Никлаус отказался уезжать, пока не будет улажено это дело, потому что было ясно как день, что все их сбережения растают в экспедиции, если им придется нанимать корабль и эскорт для его защиты.
Рассказать о сокровищах детям решено было в тот же вечер, когда родителям удалось подслушать беседу брата с сестрой в конюшне. Мери сочла это благоразумным: мало ли к чему способна привести их болтовня! Теперь Никлаус-младший и Энн-Мери постоянно носили на личиках маску таинственности и участия в некоем заговоре, особенно — в присутствии Милии, и немедленно меняли тему разговора, стоило той приблизиться. Мальчик как-то даже бросил служанке: «Вырастешь — тебе тоже скажут!» — чем вызвал приступ гомерического хохота у всех троих взрослых. Милия же к тому времени и сама решила сопровождать хозяев в плавании за сокровищами: слишком уж она была привязана к детишкам.
— А кому ими заниматься на корабле? У вас там дел и без того хватит, а они такие непоседы — того и гляди в воду свалятся, — заявила она как-то вечером, после ужина.
Но дело было не только в детишках: если смотреть в корень, Милия ведь с четырнадцатилетнего возраста не знала никакой другой жизни, помимо той, что протекала в «Трех подковах». Она попросту не могла себе представить, как это она станет работать где-то в другом месте, у других хозяев. Быть кухаркой и нянькой ей нравилось куда больше, чем идти в проститутки, ну и наконец, Мери и Никлаус обещали, что поделятся с ней, когда найдут эти знаменитые сокровища, а для нее это, без всякого сомнения, был единственный шанс обеспечить себе будущее — такое счастье два раза в жизни человеку не выпадает. Единственное, что заставляло Милию немножко сомневаться, был страх неизвестности, однако то, что Ольгерсены так доверяют друг другу, что они вместе так славно воевали, что всегда полны энергии и веры в завтрашний день — всему этому в конце концов удалось победить страхи служанки. Но она попросила о том (и это оказалась единственная просьба Милии), чтобы детям пока не говорили о ее решении, пусть будет сюрприз. Нянюшку, как и родителей Никлауса-младшего и Энн-Мери, ужасно забавляла их манера важничать, полет их вдохновения. Конечно, дети были совсем еще маленькие, но при этом — шустрее и хитрее лисят…
Стало быть, Мери готовилась в путь: был разработан маршрут поездки длительностью в несколько дней, к поясу прикреплен набитый монетами кошель — деньги на оплату ночлега и еды по дороге. Она снова надела мужское платье, будучи уверена в том, что в таком виде меньше будет возбуждать алчность рыщущих в окрестностях разбойников и мародеров. А главное — в таком наряде она могла носить на боку саблю и пистолет у пояса. Пусть Никлаус-младший, сидя перед ней в седле, и прикрывает оружие, все равно она знала: о его наличии легко догадаться, чтобы не искать с ней ссоры. И знала, что этого чаще всего бывает достаточно, если не сворачивать с больших проезжих дорог и путешествовать по ним в часы наибольшего наплыва людей.
Никлаус-младший добился разрешения сохранить при себе отцовский кинжал и был чрезвычайно горд этим. Ему казалось, будто он вооружен шпагой, и Ольгерсен смастерил ему перевязь, к которой прикрепил ножны, тоже сделанные собственноручно. Куда бы теперь ни шел ребенок: на птичий двор или в конюшню, в спальню или на кухню, гулял поблизости от таверны или выходил по тропке в окружавшие ее и тянувшиеся аж до леса поля, а то и на большую дорогу, ведущую в Бреду, был ли он пешим или сидел верхом на осле, выдрессированном Никлаусом-старшим, — плечи его были неизменно расправлены, нос задран, взгляд просто-таки кричал о победе, а ладошка покоилась на рукоятке драгоценного кинжала.
Для того чтобы сынишка не поранился, его обучили нескольким приемам обращения с оружием, и Мери была вынуждена признать, что у Никлауса-младшего большие способности. Пожалуй, дитя еще одареннее, чем она сама. Преподаватель фехтования, которого в свое время наняла «Оливеру» леди Рид, пришел бы в восторг от ученика подобной закалки и с таким характером…
В общем, на душе и на сердце у Мери было спокойно.
Это объяснялось, в том числе, и молчанием Корнеля, которое помогло ей избавиться от сомнения, иногда все-таки ее одолевавшего. Корнель был замечательным другом, прекрасным любовником и отличным товарищем во всех делах. Но прошло слишком много времени, и хотя письмо ей продиктовала совесть, теперь она чувствовала облегчение: при таком раскладе Никлаусу не предстоят ни заботы, ни огорчения из-за того, что Мери снова встретится с Корнелем. Ее фламандец слишком ревнив, он не захотел бы делить с кем-то жену. Мери достаточно было увидеть выражение лица своего Ольгерсена, стоило ей заговорить о матросе, не упустив ни одной подробности их прежнего сообщничества, — она считала, что должна преподнести своему Никлаусу, в залог начала новой жизни, абсолютную честность, столько раз попранную прежде.
Нет, эти двое не смогли бы спеться!
И раз так, она отныне в полном согласии с самой собой. Она сделала все, что была обязана сделать. И какие бы причины ни помешали Корнелю ответить ей в течение трех месяцев, она может наконец очиститься от воспоминаний о нем, как давным-давно вымела из памяти и все, касавшееся Клода де Форбена.
Что до супругов Рид, владельцев второго нефритового «глаза», карты, а может быть, — как знать! — уже и самого сокровища, то посещение их станет первым пунктом в маршруте намеченной экспедиции.
Любовь и нежность мужа притупили ненависть, которую она испытывала по отношению к дяде, Эмма тоже не вызывала у нее сегодня каких-то страшных опасений. Эти двое представлялись теперь лишь еще одним препятствием на пути к богатству и счастливой судьбе. А любое препятствие можно преодолеть.
Мери повзрослела. И нажитая с годами мудрость возрождала в ней желание жить и учила наслаждаться жизнью куда сильнее, чем раньше. Они сумеют осуществить свои мечты, и, как бы все ни обернулось, найдут средство это сделать, не подвергая опасности детей.
Она поцеловала в щечку дочь и — в сочные губы — мужа.
— Я уже тоскую по тебе! — признался тот шепотом.