Ух, как же славно она подготовила эту месть, заручившись сообщничеством второй служанки из дома Кормаков, которой вовсе не нравилось, что Мария Бренан пользуется благосклонностью хозяина, а еще больше — что эта самая Мария извлекает из своих любовных утех несомненные преимущества. Беременность любовницы Кормака начинала быть заметной, но супруга Уильяма, ханжа и святоша, всегда словно заключенная в ледяной панцирь и вполне безразличная к слугам, никогда не опускалась до того, чтобы бросить на любую из девушек хотя бы один-единственный взгляд. Увидев ее, мадам де Мортфонтен сразу поняла резоны, заставившие Кормака в свое время жениться, равно как и отвратившие его в дальнейшем от жены.

Господин атторней совершил единственную ошибку: предпочел ей, Эмме, другую, причем совершенно неважно, служанка та или принцесса!

Эмма намеревалась для начала спрятать под матрас Марии Бренан серебряные столовые приборы, чтобы девушку можно было обвинить в воровстве; в тот же день увенчанной рогами супруге Уильяма будет доставлено анонимное письмо с нотариально заверенной копией акта о покупке плантации, чтобы той стало ясно: мало того что муж обманывает ее с прислугой, мало того что он прислугу эту обрюхатил, так он еще и запускает руку в общую копилку, чтобы обеспечить себе новую жизнь! Эмма знала, что мадам не стерпит такого, точно так же как и ее семейство. И досточтимого атторнея будут судить, вынесут ему приговор и бросят за решетку вместе с его потаскушкой.

Эмма заранее праздновала победу. Она ликовала.

Остальную почту она просматривать не стала — слишком торопилась довести до конца свои гнусные намерения, — и только вечером, счастливая, поскольку все ее махинации, похоже, увенчались успехом, вернулась к другим письмам. Машинально пробежала их глазами — она была еще под впечатлением от своей макиавеллевской мести, и другие дела, новости о которых там сообщались, ее сейчас мало интересовали. И только последнее послание в такой степени потрясло Эмму, что она, еле дыша, рухнула в кресло.

«Вот, мадам, что мне удалось перехватить. Вам судить о том…»

Человек в Черном, проявляя обычную свою бдительность, ловко стянул заинтересовавшее его письмо. Эмма, жадно в него вчитывавшаяся, так побледнела, что служанка-ирландка, зашедшая сказать, что ужин на столе, забеспокоилась:

— Мадам угодно будет выпить рюмочку портвейна?

Эмма подняла голову, мысли у нее путались, сердце, как взбесившийся маятник, металось от счастья к ярости и обратно. Нет, не нужен ей никакой портвейн! Она вскочила, отчего листки рассыпались по полу, и, пробежав мимо остолбеневшей служанки, выскочила за дверь комнаты с криком:

— Джордж! Джордж! Я нашла ее!

— Я тозе хотю поехать!.. — хныкала Энн-Мери, повиснув на шее у отца.

— Нет, — еще раз повторила Мери. — Ты слишком мала, и вы оба слишком непослушные, чтобы я могла за вами обоими присматривать.

— Я сам за ней присмотрю! — воскликнул Никлаус-младший, которому вовсе не улыбалась перспектива разлуки с сестренкой.

— Мама сказала нет — значит, нет, сынок!

Брат и сестра разом надулись. Никлаус пощекотал дочке под подбородком и прошептал:

— Ну подумай: кто поможет по хозяйству папе, если все женщины разом его бросят?

— Милия, — буркнула упрямая девчонка.

Служанка притворно нахмурилась:

— Мне и так придется одной готовить, стирать, убирать…

— Для меня-то главное, — продолжил Никлаус, — кто ж тогда будет собирать куриные яйца — один Тоби?