Никлаус улыбнулся. Ему всегда нравилась грубоватая манера товарища по оружию резать правду-матку. А тот, похлопав Ольгерсена по плечу, продолжал:

— Между нами: я-то всегда предпочитал видеть тебя искателем приключений, а не трактирщиком. Не твое это дело, братец!

Что ж, значит, Вандерлук знает его лучше, чем он сам. Никлаус — воплощенная искренность — протянул товарищу руку:

— Пусть тебе повезет с женой. Счастья вам с Мод!

— Да мне уже повезло, — рассмеялся тот. Судя по всему, он был счастлив, что может наконец оставить карьеру наемника.

Отец Мод был банкиром, жил на другом конце страны. Он предложил зятю стать его компаньоном — Ганс всю жизнь только о том и мечтал!

— А ты следи за своей получше, — посоветовал Вандерлук. — В этом мире полным-полно грабителей: оглянуться не успеешь, твою красотку уведут. Да я сам, не будь ты моим лучшим другом, увел бы ее у тебя! И даже не поколебался бы ни минуточки!

— Да знаю, знаю, — откликнулся Никлаус без малейшей враждебности. — Вот только прежде тебе пришлось бы меня прикончить.

— Ну, ради такой женщины стоит потрудиться!

В этот момент из дверей таверны, словно пушечное ядро, вылетел Никлаус-младший, крепко державший за руку и тащивший за собой сестренку. Со всех ног, обогнув мать, все еще обсуждавшую с Мод ее планы на будущее, он бросился к мужчинам.

На шее Энн болталась подвеска с изумрудом, которую Мери когда-то позаимствовала у леди Рид. На бегу безделушка подскакивала так, что в конце концов малышке пришлось зажать ее своими пухлыми, чем-то испачканными сейчас пальчиками. Подвеску девочка считала самым драгоценным своим имуществом, с тех пор как на минувшем дне рождения мама надела ей эту красивую штучку на шею. А надела потому, что невозможно трогательно было видеть, как ребенок тянется к зеленому камешку, как играет с ним, как замирает от восхищения при виде его всякий раз, когда она брала дочку на руки.

Дети со смехом спрятались между ног двух друзей, ища защиты от гнева Милии, которая как раз в эту минуту возникла на пороге дома — в испещренном пятнами фартуке и с грозно наставленным на провинившихся пальцем. Выманить детей из укрытия было невозможно, и служанка ограничилась беспомощным:

— Ну, погодите, озорники, доберусь я до вас!

Дети по-прежнему хохотали… Милия направилась к Мери — видимо, доложить о произошедшем. Вандерлук взял на руки крестника, а Никлаус ответил на призыв протянутых к нему ручонок дочери. Теперь малышам была обеспечена самая надежная защита от козней воспитательницы, они окончательно развеселились и залились смехом с еще большим вызовом. Глаза их так и сверкали, выдавая полный восторг от только что грозившей им наказанием проделки.

— Что вы там еще натворили? — спросил Никлаус, тщетно стараясь быть строгим.

Но еще не получив ответа, понял: руки и рот его дочери были вымазаны шоколадом, а сейчас она размазывала коричневую массу по его щекам и приговаривала:

— Тсс, па-а-а! Это ба-а-айшой секьет!

К ним приблизились три женщины, они уже успели обсудить «криминальное происшествие», судя по всему, больше их позабавившее, чем разозлившее, и после первых же слов Мери Ганс так и покатился со смеху.

— У нас на десерт остались одни крошки! — доложила она. — А кое у кого очень сильно заболят животы! — И чтобы не оставалось никаких сомнений, у кого именно, потыкала обоими указательными пальцами в животики уворачивающихся, старающихся потеснее прижаться к широкой мужской груди, чтобы уберечься от твердых маминых пальцев, и все еще хохочущих детишек. И вдруг Энн передумала. Она оторвалась от отца и протянула измазанные ручонки к матери, глядя на ту лукаво и обольстительно.

— Гладить мамочку! — взмолилась крошка, даже и не думая оправдываться.