Эмма опустилась перед Балетти на колени, отбросила изящным движением руки оружие и принялась расшнуровывать корсаж платья, уже не в силах больше терпеть сжигавшего ее желания.
— Действительно, маркиз, так было. Но — именно было, пока я не узнала о ваших удивительных способностях и не менее удивительных способностях этого хрустального черепа. Было, а не есть сейчас — что бы вы там ни думали и ни говорили! Сейчас, — простонала она, — единственное, чего я хочу, это видеть мир у моих ног, хочу, чтобы он предложил мне себя сам, вот так же, как я предлагаю в эту минуту себя вам… Только не подумайте лишнего, Балетти: если я оставила вам жизнь и приблизила к себе, это не означает, что вы станете для меня чем-то иным, кроме слуги, лакея…
Балетти склонился к ней, коснулся губами ее губ и провел рукой по груди, чтобы возбудить еще больше. Эмму уже трясло.
— А где второй «глаз»?
— Потерян, — дыхание ее стало свистящим, — украден у моего покойного мужа одной авантюристкой. Она попала под обстрел Дюнкерка, когда «глаз» был на ее шее как подвеска.
— Тело ее было найдено?
Наклонившись к Эмме, маркиз легонько прикусил мочку ее уха, вырвав новый стон. Теперь он был уверен, что получит от нее всю информацию, какая ему будет угодна.
— Не-е-ет… Там многие остались под развалинами… Трупы решено было сжечь или бросить в море…
— Ни хрусталь, ни нефрит не горят. И не могли бы уплыть. А в тех краях хватает грабителей, мародеров…
Эмма вздрогнула и отшатнулась. О такой возможности она не подумала.
Балетти впился в нее горящими глазами.
Этого оказалось довольно, чтобы на нее снова накатила волна желания. Обвив шею маркиза руками, она прошептала:
— Сейчас мы займемся любовью, Балетти, а потом я унесу хрустальный череп, чтобы посмотреть, как он станет себя вести рядом с иголкой и нефритовым «глазом». Вы же останетесь ждать здесь, потому что отныне не сможете забыть меня…
— А вот в этом я сильно сомневаюсь! — отстранившись, громко сказал маркиз, на губах которого сияла победная улыбка.
Он щелкнул пальцами, и мгновение спустя смертельно бледная Эмма де Мортфонтен увидела, что окружена.
36
Выздоровление Мери было долгим, боли никак не оставляли ее, она ослабела, отяжелела и оставалась такой, пока не перестала кормить малышку грудью, что конечно же держало ее вдали от жизни и даже самых простых бытовых обязанностей. С тех пор как осенью 1697 года правители подписали Рисвикский мир, семья жила более чем скромно. Никлаус тревожился за жену и уделял ей столько внимания, сколько ему позволяли заботы по дому, а их было не перечесть: очистка колодцев, содержание лошадей, скотного и птичьего двора… Что ни день, от него требовались все новые перевоплощения, но он, побыв кузнецом, охотно становился плотником, потом огородником или кровельщиком. Мери никогда прежде не доводилось видеть мужчин, которые бы с такой нежностью и вниманием относились к детям и жене, несмотря на обилие дел.
Она часто думала о сокровище майя, о том кладе, но разумнее было все-таки, как и говорил Никлаус, дать детям подрасти, а ей самой как следует окрепнуть. А пока шло время, она, счастливая, наблюдала за тем, как развиваются ее ребятишки. Играя с ними, ухаживая за ними, Мери мало-помалу обретала то блаженное союзничество, какое было между ней и Сесили, и начинала потихоньку гордиться собой, сумевшей не просто подавить тоску и тревоги, но обернуть их себе на пользу. Во многом она была обязана этим Никлаусу, который научил ее любить себя такой, какая есть.
Энн-Мери — ей недавно исполнилось два года — играла с Никлаусом-младшим, которому вот-вот сровняется четыре, и с Тоби — подаренным им двухмесячным щенком. Тоби превратился в развлечение для всего дома, и он тоже помогал Мери обрести немного спокойствия.
В эту минуту дети, бегая в подражание щенку на четвереньках подле камина, забавлялись тем, что вынуждали Тоби вцепляться зубами в какую-то старую тряпку, а сами изо всех силенок тянули ее к себе с другой стороны: попробуй-ка, дескать, отними у нас добычу! Притворно сердитое ворчание собачонки, отлично понимавшей, что идет игра, возбуждало малышей так, что они то и дело принимались хохотать до упаду, причем до упаду в буквальном смысле слова: они кружились с Тоби в бесконечном хороводе, то отпуская тряпку, то притягивая ее к себе, кружились до тех пор, пока не падали на пол, и тогда начинали кататься и валяться все втроем.