Маркиз вздохнул.
Письмо от приемного отца, равно как и визит Эммы де Мортфонтен, продолжали его тревожить. Балетти волновала отнюдь не красота этой женщины, но уверенность в том, что она владеет по крайней мере частью разгадки. Той самой разгадки, за которую он отдал бы жизнь, богатство, душу, в конце концов! Его сжигало нетерпение, он стремился скорее все понять, но интуиция тут же услужливо подсказывала: стоп, уймись, никуда не надо торопиться!
Бывший ученик мэтра Дюма, он уже давно превзошел своего учителя. Благодаря странному излучению, шедшему от хрустального черепа, ему удалось самостоятельно сделать поистине сказочные открытия. Больше того: засыпая в этом кресле, он каждую ночь видел во сне (во сне ли?) удивительные места, города, не похожие ни на какие из знакомых ему, лицезрел исполненных ума и гуманности существ в ореолах света… И просыпался по утрам спокойный, одаренный новой мудростью, и все, что он делал днем после этого, ему удавалось легко, любой его поступок оказывался разумным и полезным. С каждым днем он чувствовал себя бодрее, жизнерадостнее, проницательнее. Интуиция его обострялась. Он становился лучше, и сам это понимал.
Именно по этой причине маркизу пришлось чрезвычайно быстро освоить науку притворства: теперь ему ничего не стоило придать лицу соответствующее выражение, тщательно подобрать слова, слукавить, чтобы раствориться в мире кажущихся сущностей, ложных подобий, сделаться в нем незаметным, таким как все. Маркиз де Балетти привык носить маску. Его образ жизни, его поведение были образом жизни и поведением богатого венецианца, и при этом он отлично сознавал, что в связи с тайными действиями и занятиями ему скорее грозит убийство, чем всеобщая любовь. И, кроме учеников, которых он находил по всему миру, никто на свете не знал, кем же был на самом деле этот обаятельный человек, наделенный в равной степени талантами рассказчика, музыканта и поэта…
Миновало уже три недели с тех пор, как он вернулся в Венецию и стал снова бывать в салонах. Миновало почти три недели со дня визита к нему Эммы де Мортфонтен — с того странного дня, когда они предприняли по отношению друг к другу попытку игры в соблазнение, не вылившуюся ни во что и не кончившуюся ничем. Город, где буйствовал карнавал, превратился в царство разгула и сладострастия. Балетти поглядывал на все это со стороны: не то чтобы он не любил любовь, чувственность его и теперь ничуть не уступала свойственной двадцатилетнему юноше, просто он утратил иллюзии. Женщины, которых он встречал в жизни и которых любил со всем пылом молодости, либо предали его, либо разочаровали. Он грезил об идеале, а ему подносили на блюде пустоту и фривольности.
В конце концов он решил внять голосу разума. Если женщины его времени любят только то, к чему он питает отвращение, — отныне он предпочитает шлюх. Тех, живущих в тени и отдающихся без фокусов и без фальшивых угрызений совести особ, которым он ничего не должен и ничего не обещает, кроме, разве что, искреннего и удивительного почтения.
В тех
Пока еще он не знал, когда и как она попробует нанести ему ответный удар, но был совершенно уверен в том, что исход будет триумфальным для него, а не наоборот.
Потому что Эмма принадлежала к тому типу женщин, которыми он мог бы обладать, но которых ни-ког-да не мог бы полюбить.
Мало-помалу маркиз де Балетти позволил ощущению душевного покоя, исходившего из глубин хрустального черепа, овладеть собой. Образ Эммы де Мортфонтен постепенно стирался из памяти, заменяясь другими, более смутными, но безусловно нежными.
Заснул он с улыбкой на устах.
35
Маркиз проснулся на рассвете со странной уверенностью в том, что за ним наблюдают. Свечи давно погасли, комната снова погрузилась во тьму. Однако острое ощущение присутствия здесь кого-то, кроме него самого, заставило его машинально поднести руку к поясу — убедиться, что кинжал в незаметных снаружи ножнах на месте. Балетти был не только светским львом, знающим все законы этикета, он был еще и отважным бретером, получившим в этой области лучшее из всех возможных воспитание и обученным всему, что только могло потребоваться в поединке. И пусть он не любил убивать, уж защитить-то себя мог при любых обстоятельствах.
— Тихо, тихо, маркиз! — произнес незнакомый голос. — Тихо! Даю слово, я не причиню вам зла.
— Кто вы? — спросил Балетти, убирая руку с пояса, чтобы продемонстрировать незваному гостю доверие к его обещаниям.
Шелест шагов в направлении к занавесям — и комнату залил яркий свет, тотчас же приглушенный незваным гостем, который явно был ослеплен мгновенно засиявшим хрустальным черепом.
— Черт возьми! — воскликнул незнакомец, подойдя к Балетти. — Я, кажется, начинаю понимать, отчего это всем так хочется как-нибудь да повредить вам!
Балетти промолчал. Незнакомец, таким странным образом явившийся в его дом, не казался ему опасным: в конце концов, подумал маркиз, если бы злоумышленник хотел, то уже сто раз мог бы прикончить спящего хозяина дома и уйти, прихватив с собой хрустальный череп, тем же путем, как вошел, не привлекая внимания сторожей.
— Меня зовут Клемент Корк, — представился наконец посетитель, которому польстили и спокойный вид хозяина дома, и явное любопытство, написанное на его лице.
Пирату немалого труда стоило обмануть бдительность прислуги маркиза, не говоря уж о самом Балетти, и сейчас его охватил полный восторг оттого, что все усилия оказались не напрасны.