В Венеции о господине де Балетти сообщили, что он судовладелец, и это сразу же Эмме понравилось. Вот тебе и добрый знак, вот тебе и первый предлог для встречи! Ходили еще слухи, что в свободное время он дает деньги в рост, становится то музыкантом, то поэтом, то живописцем, порой ведет жизнь придворного. Создавалось ощущение, что личин у этого человека — не счесть, и на виду их, по крайней мере, не меньше, чем в тени. Эмма просто умирала от желания разгадать все его обличья и тайны — сведения, полученные от мэтра Дюма, ее раззадорили, а комплименты в адрес исключительной внешности Балетти она слышала везде и в таких количествах, что любопытство ее возрастало не по дням, а по часам.
Тобиасу Риду хватило когда-то ума и вкуса распространить пределы своей морской торговли до Италии, и теперь у его вдовы было здесь пристанище, неподалеку от площади Святого Марка. Эмме оказалось достаточно, ненадолго заехав в Лондон по возвращении из Парижа, осведомиться об адресе, и она смогла заранее сообщить о своем прибытии венецианскому управляющему. Чем дальше, тем больше поражал ее круг знакомств покойного второго супруга, иногда она просто восторгалась Тобиасом: его влияние, наравне с его богатством, как выяснялось, намного превосходили все, что она могла вообразить прежде. Ему ничего не стоило осуществить практически любую свою прихоть! То есть теперь —
Отныне Эмма выходила в море только в сопровождении вооруженного до зубов эскорта: надо было остерегаться в равной степени и пиратов, и врагов Англии. Но всей ее флотилии не был разрешен вход в фарватер, и мадам де Мортфонтен отдала приказ командующему эскортом дожидаться в Триесте.
Едва ее корабль бросил якорь на рейде Венеции, Эмма немедленно влюбилась — по-настоящему влюбилась! — в этот город, уже не удивляясь тому, что он столь многократно и столь пылко воспет всеми, кому удалось его повидать… Лодка причалила к берегу на рассвете, когда первые лучи солнца только-только начали золотить каменные кружева венецианских дворцов. Немыслимая красота зданий, украшенных скульптурами и великолепными фресками, не переставала ослеплять ее. Джордж, как обычно ходивший за ней по пятам, обеспечивая безопасность обожаемой хозяйки, и тот не остался равнодушен к Венеции.
Слуги, согласно полученному ранее распоряжению, их ожидали, все приготовив как нельзя лучше. О приветливости и тепле, адресованным новоприбывшим, и говорить нечего: южные люди есть южные люди, но замечательна была их забота о всякой мелочи: о том, чтобы начистить до блеска серебро и освежить фарфор, перестирать заново постельное белье и проветрить ковры и покрывала, расставить букеты изумительных цветов по столикам и консолям, — словом, надраить и украсить выше всяких похвал доставшийся Эмме маленький особняк, стоящий на маленьком канале, параллельном Большому, тому самому, по которому день и ночь скользили гондолы.
Торговая и общественная жизнь Венеции велась днем, ночью же весь город перебирался в
Эмма как раз и прибыла в разгар карнавала. Начавшись в октябре, он должен был закончиться в мае, но лишь для того, чтобы короткое время спустя возобновиться опять.
Эннекен де Шармон, человек с тяжелым взглядом и опущенными уголками губ, отяжелевший и заплывший жирком в результате неизбежного при его роде занятий гурманства — приемов без роскошно накрытого стола посол не устраивал! — Эмме ужасно не понравился. Хуже того, свое к нему отношение в душе она определяла не иначе, как отвращение: несмотря на сановный вид, от Эннекена так и несло предательством и алчностью, а ладони у него были вечно мокрые.
Зато этот тип был осведомлен абсолютно обо всем, что происходило в Венеции. Доказательство тому она получила сразу: не прошло и суток с той минуты, как Эмма высадилась на венецианский берег, а господин посол уже явился к ней с визитом: сказать «добро пожаловать» и выразить соболезнования в связи с безвременной кончиной его «дорогого друга» сэра Тобиаса Рида… Эмма решила для себя, что лучшее средство все заранее разузнать о Балетти до его возвращения — как можно чаще бывать у посла, так что принимала его приглашения охотно, хотя очаровывать его было для нее занятием противнее просто некуда.
В течение нескольких дней о прибытии красавицы Эммы де Мортфонтен узнал весь город.
Женщины сразу возненавидели ее, мужчины все как один кинулись ухаживать, а она изо всех сил старалась не выходить из роли безутешной вдовы, которую выбрала для себя из осторожности и предусмотрительности хотя бы на первое время. Ни за какие блага мира она не рискнула бы пойти на скандал, способный рикошетом настроить против нее Балетти, человека, ни дружеские, ни профессиональные связи которого были ей не известны. Так что пока она довольствовалась Джорджем, который, четко исполняя любую ее прихоть и отдаваясь целиком собственному чувству, проявлял себя отличным любовником.
По залу пронесся шепоток, и она повернула голову в сторону вестибюля посольского особняка. Сам посол находился рядом, и ей, как каждый вечер, приходилось отгонять от себя его зловонное дыхание черно-кружевным веером.
И, как каждый вечер, страдать от пошлости его речей, в которых не найти было ни одной интересной подробности, уклоняться от его тягостных ухаживаний…
И, как каждый вечер, ее окружал десяток венецианцев, покоренных незаурядной красотой приезжей, напропалую ухлестывавших за ней, осыпавших ее комплиментами и раздражавших друг друга тем, что настроены все на один лад.
И, как каждый вечер, она делала вид, что ее волнуют все эти ухаживания и комплименты.
Но сейчас Эмму охватило предчувствие чего-то необычного, едва она заметила, как вдруг изменился в лице господин посол. Из вестибюля его дворца донесся смех, там прозвучали жеманные восклицания, почему-то ей вспомнился пчелиный рой, с жужжанием вьющийся вокруг своей королевы…
— Там кто-то пришел? — простодушно спросила она.
И сразу же сердце подсказало кто. А Эннекен де Шармон между тем помедлил с ответом, и теперь на его одутловатой физиономии читалась досада. Как и все тут, он был без памяти влюблен в красавицу вдову, как все, не терял надежды, что рано или поздно она уступит его домогательствам. Но с возвращением этого человека, сводившего с ума всех венецианских женщин, надежды таяли как дым, и мечтать становилось не о чем. И он ответил наконец — скорее устало, чем раздраженно или разочарованно:
— Да. Какие уж тут сомнения, мадам! Маркиз де Балетти!
Ах, как часто забилось сердце Эммы де Мортфонтен… как оно забилось! Но вот и причина столь ускоренного его биения: окруженный щебечущей на все лады толпой кавалеров и дам на пороге салона появился во всем своем великолепии маркиз и, блистая элегантностью наряда, изящной поступью двинулся к хозяину дворца — господину послу Эннекену де Шармону.