Он открыл дверь и впустил герцогиню в уютную каюту, обставленную с поистине восточной роскошью. Он быстро запер за ней дверь и приказал двоим матросам, вооруженным саблями и пистолетами, которые спустились следом за ними:

— Никого не впускать. Вход разрешен только капитану янычаров.

Когда он снова поднялся на палубу, матросы уже взяли галиот на буксир, и галера медленно двинулась на север, снова поймав бриз, который возле берега был совсем слабым.

Не успел Метюб отдать несколько распоряжений офицерам и бригадирам гребцов, как к нему подошел поляк, который только что вышел из корабельного лазарета.

— Раненый очень плох, — сказал он. — Пулю извлечь невозможно, к тому же этот кусок свинца повредил важные органы.

— Легкое задето? — нахмурившись, спросил мусульманин.

— Левое пробито насквозь.

— Значит, он умрет?

— Ну… — сказал поляк, покачав головой, — удар меча был бы менее опасен.

— Это меня очень беспокоит, — сказал турок после короткого молчания. — Я обещал Харадже доставить их всех живыми.

— Подумаешь, одной помехой меньше.

— Зачем ты так говоришь, капитан?

— Мне пришла в голову одна идея. Скажи мне, ведь ты давно знаешь Хараджу. Как думаешь, что она сделает с Капитаном Темпестой?

— Тот же вопрос мне только что задала эта женщина. Пойди догадайся, что у шальной девицы на уме. Я не могу тебе ответить.

— Она ее убьет?

— Сдается мне, она сильно разъярилась против этой опасной фехтовальщицы.

— Я этого не допущу.

Мусульманин улыбнулся почти с сочувствием:

— Слушай, капитан, разве ты не знаешь, что Харадже покровительствует великий адмирал и плевать она хотела на Мустафу и даже на самого Селима?

— Ни боже мой!