— Это экипаж шебеки, что ли?

— Да.

— Значит, желая показать вам, что и мы можем быть великодушными, они вас не закололи.

— Ну да, и Фамагуста тому пример, — сказал Перпиньяно.

— Меня там не было, — сухо бросил мусульманин.

Потом, обернувшись к своим людям, сказал:

— Поторопитесь, ветер крепчает.

— Пусть раненого понесут мои люди, — властно сказала герцогиня.

— Пускай несут, — ответил турок. — Дайте дорогу, расступитесь.

ЛʼЮссьера положили на покрытую тканью доску, Никола постарался по возможности остановить обильно текущую из раны кровь, и четверо греков подняли носилки.

Бедный виконт, и так обескровленный болотными пиявками и измученный жестокими лишениями, которым его подвергла племянница паши, так и не пришел в себя.

Бледный как мертвец, с закрытыми глазами, он, казалось, не подавал никаких признаков жизни.

Герцогиня подошла к нему. Она была так же бледна, как ее жених, но на этот раз в глазах ее не блеснуло ни слезинки.

Мусульманам, которые внимательно ее разглядывали, ей хотелось показать себя достойной того имени, что она носила в Фамагусте. Капитан Темпеста, будь он мужчина или женщина, не мог проявить слабость даже перед лицом такого страшного несчастья.

Она осторожно взяла в руки голову раненого и долгим поцелуем поцеловала его в лоб.

— Ступай, мой храбрец, — шепнула она, словно он в своем беспамятстве мог ее услышать. — Элеонора за тебя отомстит.

Потом сделала знак грекам, державшим носилки.

Ряды турок расступились.

Четверо греков, за которыми шли Элеонора, Эль-Кадур и экипаж галиота, прошли по перекидному мостику на ют галеры.

Их быстро догнали Метюб и поляк, послав своих людей освободить экипаж шебеки, сидевший в трюме галиота в цепях.