Домашний учитель: «Возможно, никогда не было худшего учителя»

Студенческие годы Канта были нелегки – и не только по финансовым причинам, – но в целом они, вероятно, оказались полезными. То были годы свободы и интеллектуального роста. В 1748 году, окончив университет и потеряв отца, он смотрел в неопределенное будущее. Он стал полностью самостоятельным в свои 24 года, и его жизнь коренным образом изменилась. Боровский утверждал, что «из-за отсутствия средств он стал домашним учителем (Hofmeister) и сначала нанялся к реформатскому пастору Андершу в Юдшене, а потом к фон Хюльзену в имение рядом с Аренсдорфом и, наконец, к графу Кейзерлингу»[356]. Решение стать домашним учителем не было напрямую связано со смертью отца[357]. Не могло оно быть вызвано и просто «нехваткой средств», ведь это всегда было проблемой. Сомнительно, что самым привлекательным вариантом было покинуть Кёнигсберг и учить детей за городом. Почему он не попытался найти место учителя в одной из школ Кёнигсберга? Быть домашним учителем, или «лакеем-компаньоном и учителем», к которому обычно относились не намного лучше, чем к слуге, едва ли было желанной перспективой[358]. Она могла показаться ему единственным способом себя содержать. В самом деле, обычно это был единственный выход для молодых и бедных ученых, не видевших будущего в университете и не имевших правильного рекомендательного письма, чтобы преодолеть разрыв между годами обучения и постом пастора, учителя или правительственного чиновника. Это означало быть «на временной должности»[359]. И все же ожидание порой длилось довольно долго, а успех совсем не был гарантирован.

Канту невероятно повезло с работодателями: пастором Даниелем Андершем (1701–1771), Бернхардом Фридрихом фон Хюльзеном (1700–1763) и семейством Кейзерлинг. В Юдшене он был, вероятно, с осени 1748 до осени 1751 года[360]. Юдшен находился близко к Кёнигсбергу, а пастор Андерш принадлежал к реформатской церкви, то есть к кальвинистской конфессии, а не лютеранской. Он проводил богослужения для французских гугенотов, приехавших в Пруссию при Фридрихе Вильгельме I[361]. Юдшен был довольно процветающим городом, который населяли иммигранты-гугеноты. И пастор, и судья обычно говорили по-французски, так что немецкоговорящий пастор был не к месту. Андерш получил свой пост несмотря на протесты франкоговорящей конгрегации в 1728 году. С годами он нравился им все больше и больше, и в конце концов его полюбили многие фермеры. В то же время у Андерша были проблемы с коллегами-лютеранами.

Имея достойный доход, Андерш мог позволить себе дать хорошее образование своим пятерым сыновьям. Канта наняли учить троих из них. Одним из учеников Канта был Тимофеус (1736–1818), который позже станет в Кёнигсберге виноторговцем. Они с Кантом подружились. Его старший брат Эрнст Даниель (1730–1802) уже покинул дом и учился в гимназии в Берлине. Позже он изучал богословие и стал пастором реформатской церкви в Кёнигсберге. О пребывании Канта в Юдшене известно немногое, но он общался с членами конгрегации, и его дважды за это время просили стать крестным отцом. Хотя семья пастора говорила по-немецки, Канту приходилось говорить и по-французски, по крайней мере с некоторыми членами конгрегации. Если он хотел, то легко мог попрактиковаться во французском[362]. Ему нужно было ходить на некоторые службы в реформатской церкви, и хотя Андерш, вероятно, не был великим теологом, но его проповеди отличались от проповедей кёнигсбергских пиетистов. Учитывая отличия между убежденными лютеранами и протестантами-реформаторами – отличия, которые долгие годы запрещали тем, кто принадлежал к реформатской церкви, принять клятву верности Кёнигсбергского университета, – показательно, что Кант позволил себе стать крестным отцом кого-то из реформатской церкви.

Проведя три года в этом сообществе, Кант уехал, чтобы поступить на службу к фон Хюльзену, прусскому рыцарю, владельцу большого имения неподалеку от Арнсберга. Город был расположен примерно в 60 милях к юго-западу от Кёнигсберга[363]. Кант учил трех его старших сыновей, по всей видимости, несколько лет. Фон Хюльзенам он нравился, и когда он их покинул, они продолжали ему писать и «сообщали обо всех интересных событиях в семье»[364]. Вернувшись в Кёнигсберг (10 августа 1754 года), Кант послал им два учебника по истории и латыни и картинки для двух младших сыновей с пожеланиями, чтобы каждый был «хорошим примером» для «прекрасного маленького человека», который родился в 1750 году[365]. Двое из сыновей потом жили у Канта, когда учились в Кёнигсбергском университете, а еще позже Кант рекомендовал учителей уже для детей одного из своих бывших учеников.

Сам Кант думал, что он, возможно, худший домашний учитель (Hofmeister) из когда-либо существовавших. «Одним из самых неприятных» его снов был сон, что он опять учитель. Он признавался, что профессия учителя «всегда казалась [ему] самой докучливой». И все же он был, вероятно, лучшим учителем, чем ему казалось[366]. То, как семьи его учеников поддерживали с ним связь, говорит о том, что они считали его хорошим учителем и человеком. Их дружеские послания также позволяют предположить, что ему, по всей видимости, не пришлось переносить тех унижений, которые многие бедные домашние учителя вынуждены были терпеть в знатных семьях.

Будучи домашним учителем, Кант не только отточил свои манеры в приличном обществе, но и продолжал учиться самостоятельно. Мы не знаем, сколько личного времени оставалось Канту для занятий, но Боровский утверждает, что в этот период он продумал план ряда своих исследований и даже написал черновики: «Он собирал в своих записях из всех наук то, что ему представлялось значимым для человеческого знания, и еще теперь он с удовольствием вспоминает об этих годах»[367]. Кант никогда не отрекался от своего академического гражданства и продолжал оставаться «студентом». По всей вероятности, он всегда планировал вернуться в Кёнигсбергский университет.

В августе 1754 года, после шести лет отсутствия, Кант вернулся в Кёнигсберг, где он готовил диссертацию, работал над второй своей крупной немецкоязычной работой и писал очерки, которые вскоре выйдут в свет. Университет изменился, пока его не было. Кнутцен умер, и некоторые из тех, кто учился вместе с Кантом, уже получили должности. Многие заняли посты вне университета или Кёнигсберга. Сам Кант целенаправленно стремился получить должность в альма-матер. В то же самое время он, вероятно, присматривал за членом семьи Кейзерлингов, который учился в Кёнигсбергском университете[368]. Как бы то ни было, за тот год он опубликовал два очерка в еженедельнике Königsbergische Frag- und Anzeigungs-Nachrichten. Первый очерк, озаглавленный «Претерпела ли Земля в своем вращении вокруг оси. некоторые изменения со времени своего возникновения», вышел в номерах от 8 и 15 июня. Целью этой работы было ответить на вопрос, вынесенный на открытый конкурс Берлинской академии. Крайним сроком сдачи работ на конкурс сначала назначили 1754 год, но 6 июня 1754 года Академия продлила его на два года. Когда Кант решил опубликовать свой очерк, он не знал о продлении. Кант утверждал, что не смог достичь совершенства, требовавшегося для победы, потому что он ограничил себя «физической стороной» вопроса[369]. Что еще важнее, он использовал этот очерк, чтобы привлечь внимание к своей книге, которая вскоре должна была выйти под названием «Космогония, или Попытка объяснить происхождение мироздания, образование небесных тел и причины их движения общими законами движения материи в соответствии с теорией Ньютона»[370]. Второй очерк – «Вопрос о том, стареет ли Земля с физической точки зрения». Он вышел в шести частях в августе и сентябре 1754 года. В нем он пытался ответить на поставленный вопрос, не говоря «о кометах, на которые с недавнего времени считают удобным ссылаться для объяснения всякого рода необыкновенных явлений»[371]. Кометы имеют «столь же мало отношения к вопросу о старении Земли, сколь мало имеется оснований для того, чтобы при рассмотрении вопроса, отчего ветшают здания, принимать во внимание землетрясения и пожары»[372].

В то же самое время Кант работал над книгой, к которой он уже привлек внимание в своем очерке. Окончательным названием было «Всеобщая естественная история и теория неба, или Опыт об устройстве и механическом происхождении всего мироздания, истолкованных сообразно принципам Ньютона»[373]. Кант знал, что она покажется опасной последователям «истинной веры» хотя бы потому, что ее тут же опознают как следующую традиции «Лукреция или его предшественников Эпикура, Левкиппа и Демокрита». Не отрицая этой преемственности, Кант утверждал, что «решился на это начинание, лишь убедившись, что оно не противоречит требованиям религии»[374]. Он заявлял, что знает, что снова вступил на опасную почву (или по-прежнему на ней находится?), но должен продолжить свой путь: «Я прекрасно вижу все эти затруднения и все же не падаю духом. Я сознаю всю силу встающих передо мною препятствий и все же не унываю»[375]. Кант должен был знать и то, что отчаяние и трудности не обязательно столь велики, хотя бы потому, что король – а он был тем, кто в конечном итоге мог сломать карьеру Канта или поспособствовать ей – не слишком беспокоился по поводу «требований религии». Едва ли случайность, что книга была посвящена ему. Случайностью было то, что издатель книги обанкротился, и суд конфисковал весь тираж. «Всеобщая естественная история» не вызвала даже ропота фанатиков – вышла всего лишь одна рецензия. Книга имела даже меньший успех, чем первая работа Канта, но в этот раз у него в планах уже было академическое продвижение в университете.

Глава 3

Элегантный магистр (1755–1764)