Если Кант раньше и не осознавал важности таких связей, теперь он прекрасно все понимал. Его ответ указывает на определенную уверенность в своих способностях и на то, насколько важно для него было свободно изучать то, что он хочет. Когда он ходил на лекции Шульца на третьем курсе университета, он интересовался ими по философским причинам. Кант легко мог бы стать священником. Ему хватало навыков, но недоставало желания следовать по этому пути.

Какова была учебная программа Канта? Как и большинство студентов, он, вероятнее всего, ходил на занятия по философии до описанного Гейльсбергом события. Они включали в себя логику и метафизику, которые каждый год поочередно читал профессор логики и метафизики, и этику и естественное право, которые читал аналогичным образом профессор философии морали. Профессор физики каждый год читал лекции по теоретической и экспериментальной физике, захватывая один или два семестра, а профессор поэзии читал лекции по риторике и истории[252]. Помимо этих лекций ординарных профессоров, за которые не надо было платить, существовали лекции и курсы, требовавшие оплаты; их читали ординарные профессора, экстраординарные профессора и приват-доценты. Кант, вероятно, так или иначе посетил все бесплатные лекции и ходил на какие-то курсы за деньги.

Когда Кант был студентом, на философском факультете было восемь ординарных профессоров и некоторое количество экстраординарных профессоров и приват-доцентов[253]. Они читали все: от греческого, древнееврейского, риторики, поэзии и истории до логики и метафизики, практической философии, математики и физики. Поскольку философский курс (cursus philosophions) был создан главным образом для того, чтобы подготовить студентов к одному из высших факультетов, относительно немногие хотели получить степень по этой дисциплине. И все же гости Кёнигсберга дивились, как много метафизиков в этом университете по сравнению с большинством других университетов Германии.

Учитывая историю факультетов богословия и философии в 1710–1740 годах, неудивительно, что члены факультета имели разное философское образование и придерживались разных взглядов. Первым следует упомянуть Иоганна Адама Грегоровиуса (1681–1749), аристотелианца, который главным образом защищал моральную философию Аристотеля от более современных подходов к этике. В Wöchentliche Nachrichten 1741 года он писал, среди прочего:

Грегоровиус знал современную философию. Он просто не считал ее лучше философии Аристотеля и был готов настаивать на своем даже перед полупустой аудиторией. Хотя мы и не знаем, ходил ли Кант на его лекции, но его «жажда знаний» вполне могла этому способствовать. Вероятнее всего, он, в конце концов собиравшийся изучать античность, не упустил возможности послушать Грегоровиуса в 1740 году[255].

Подход Грегоровиуса заметно отличался от подхода, который использовался во Фридерициануме. Кант отметил в своей «Метафизике нравов», как будто оправдываясь: «Считается неприличным не защищать по мере возможности от всяких нападок, обвинений и пренебрежения стариков, которых можно рассматривать как наших учителей». И добавил: «глупой иллюзией было бы приписывать им только за то, что они старше, преимущество в таланте и доброй воле перед молодым поколением»[256]. Вполне вероятно, что когда он это писал, то имел в виду и некоторых из собственных бывших профессоров. Он мог «из первых рук» изучить и ортодоксальный протестантский аристотелизм. Ходил ли Кант на курс к Квандту, самому известному члену ортодоксальной партии, неизвестно, но это маловероятно, поскольку Квандт едва ли ощущал необходимость преподавать. Грегоровиуса вскоре сменил Карл Андреас Кристиани (1707–1780), приехавший из Галле в Кёнигсберг преподавать практическую философию, пиетист и протеже Шульца[257]. Кант мог ходить и на его лекции.

Вторым ординарным профессором и на богословском, и на философском факультетах был Иоганн Давид Кипке (1682–1758). Он преподавал с 1725 по 1758 год. Будучи одним из пиетистов старшего поколения, он не очень-то ценил Вольфа. Скорее он был эклектиком и колебался между аристотелианством и пиетизмом. В уведомлении о лекциях 1731 года он заявил, что в зависимости от пожеланий студентов он может читать лекции или в соответствии с «проверенным перипатетическим (аристотелевским) методом, или в соответствии с методом Будде или Вальха». Иоганн Франц Будде (1667–1729) и Иоганн Георг Вальх (1693–1775) были двумя из ведущих последователей Томазия, основателя немецкого Просвещения наряду с Вольфом. Томазий сам попал под влияние пиетизма, пока находился в Галле, но позже снова занял более независимую позицию[258]. Будде и Вальх были радикальными пиетистами и оппонентами Вольфа[259]. Соответственно, они были более-менее «безопасным» выбором в Кёнигсберге до прибытия Шульца. Но были и годы, когда Кипке читал лекции по логике по аристотелианскому учебнику Пауля Рабе «Философский курс, или первый компендиум философских наук диалектики, аналитики, политики, охватывающий также этику, физику и метафизику. Выведенный из наиболее очевидного принципа здравого смысла, следуя научному методу»[260]. Как бы то ни было, Рогаль в 1738 году постановил, что каждый, кто хотел изучать богословие, обязан был прочитать эту работу [261]. Опять-таки, вероятно, что Кант ходил и на эти лекции. На них он не только мог ближе познакомиться с аристотелианской философией, но и услышать о некоторых из современных критиков философии Вольфа, томазианцах. Brevissima delineatio scientarum dialecticae et analyticae ad mentem philosophi Кипке 1729 года – определенно одна из тех работ, что впечатлили Канта различением аналитики и диалектики, ставшим позже столь важным в «Критике чистого разума»[262]. Кант жил в доме Кипке, когда первые годы преподавал в университете, так что он был по меньшей мере с ним знаком[263].

Кроме того, следует назвать профессора поэзии и красноречия И. Г. Бока, хорошего друга Готшеда и заклятого врага пиетистов. Философия его интересовала, но не входила в число самых актуальных для него вопросов. Он выступал против пиетистов по многим причинам, но тот факт, что они вставляли палки в колеса студентам, ходившим на курсы поэзии, был одним из самых важных. И опять, более чем вероятно, что Кант ходил на его лекции, хотя есть основания сомневаться, что он считал их особенно важными.

Возможно, интереснее всех троих был Марквардт, который с 1730 года был экстраординарным профессором математики. Вплоть до своей смерти в 1749 году он читал лекции по логике и метафизике, и, говорят, очень популярные. В диссертации 1722 года он безоговорочно поддержал предустановленную гармонию в вопросе об отношении души и тела. Это очень важно, поскольку в рассматриваемый период более или менее повсеместно считалось, что только три системы могут объяснить, как соотносятся субстанции, – вопрос, который, конечно, был особенно важен для понимания отношения души и тела. Первой была система физического влияния, согласно которой изменение в субстанции B непосредственно и достаточно основывается в воздействии другой субстанции А. Эта точка зрения обычно ассоциировалась с Аристотелем и иногда с Локком. Второй системой был окказионализм, подразумевавший убеждение, что изменение в субстанции B и изменение в субстанции А непосредственно вызваны Богом. Эту систему приписывали картезианцам и особенно Мальбраншу. Третья позиция, учение Лейбница о предустановленной гармонии, утверждала, что изменение в А и изменение в B непрямым образом вызваны Богом через две серии изменений, состоящие в гармонии между собой. Это называлось системой всеобщей (или предустановленной) гармонии. Сам Вольф вступил с пиетистами в спор именно по поводу этой проблемы. Главной причиной было его осторожное и ограниченное одобрение лейбницевской теории предустановленной гармонии в «Разумных мыслях о Боге, мире и душе человека, а также обо всех вещах в целом» 1720 года. Главы, касающиеся человеческой души, привели его, «против его ожиданий, к теории Лейбница», хотя он и не принимал предустановленную гармонию как абсолютную истину, но только как самую разумную гипотезу. Вскоре его атаковали пиетисты. Они утверждали, что всеобщая гармония противоречит свободе воли, которой требовала истинная христианская вера.

Марквардт был далеко не столь робок, как сам Вольф. Он утверждал, что все телесные явления можно полностью объяснить на уровне тел. В то же самое время эти явления можно было бы полностью объяснить и на более основополагающем уровне субстанций, поскольку душа способна создавать все представления сама по себе. Поскольку Богу нужно было создать лучший из всех возможных миров, он должен был установить гармоничное соотношение между телом и душой, или явлениями и субстанциями[264]. Марквардт дополнил свой априорный аргумент апостериорными аргументами, которые стремились доказать существование предустановленной гармонии и опровергнуть окказионализм и теорию физического влияния. Как убежденный вольфианец, он остался противником пиетизма, выраженного в вольфианских терминах, который стал обычным делом в Кёнигсберге благодаря Шульцу. Не исключено, что Кант ходил на его курсы по философии и математике.

Еще важнее, вероятно, были Карл Генрих Раппольт (1702–1753), Иоганн Готфрид Теске (1704–1772), Христиан Фридрих Аммон (1696–1742) и Мартин Кнутцен (1713–1751). Раппольт, экстраординарный профессор физики, был более или менее вольфианским в своих взглядах, но на него также оказали большое влияние британские мыслители. Раппольт тоже был открытым врагом пиетизма. На его взгляды повлияли главным образом Крейшнер, первый вольфианец в Кёнигсберге, и Фишер, вольфианец, которого больше всех ненавидели пиетисты. Именно Фишер побудил Раппольта отказаться от теологических исследований и обратиться к физике. Раздраженный интригами пиетистов, в 1728 году он писал Готшеду: «Здесь все науки кажутся без пользы, и имеет значение не столько то, научился ли ты чему-нибудь основательному, сколько то, умеешь ли ты приспособиться к галльским нравам»[265]. У него были все основания сердиться. Теске, любимца пиетистов, назначили ординарным профессором физики в 1729 году, хотя он изучал физику всего два года[266]. В 1729–1730 годах Раппольт поехал в Англию изучать физику и математику, а в 1731 году получил степень магистра во Франкфурте-на-Одере. В 1731 и в 1732 годах он читал лекции по английскому языку, английской культуре и английской философии (Scholae Anglicanae linguae hujus culturam cumphilosophia copulabit)[267]. Еще он преподавал философию и читал лекции об Александре Поупе (по большей части за деньги)[268]. Известно, что Линднер, один из друзей Канта, учился у него английскому языку. Гаман любил его и близко с ним дружил. Любовь Канта к Поупу, кажется, берет начало именно в это время, и вроде бы именно Раппольт познакомил его с творчеством Поупа. Также возможно, что благодаря ему Кант познакомился со многими британскими авторам[269]. Мы не знаем точно, ходил ли Кант на лекции Раппольта, но он, должно быть, ходил по крайней мере на лекции Аммона, Теске и Кнутцена. Поскольку Кант в 1741 году уже давал уроки Гейльсбергу и другим студентам на материале лекций, прочитанных Аммоном, Кнутценом и Теске, мы можем исходить из того, что он ходил на их лекции, и более того – уже где-то в самом начале обучения в университете[270].

Аммон был приват-доцентом по математике. Он начал аристотелианцем, но затем стал ближе по взглядам к Вольфу, задолго до того, как Кант поступил в университет[271]. Его Lineae primae eruditionis humanae in usum auditorii ductae, вышедшие в 1737 году, представляли собой краткий обзор предметов, которыми студенты должны были овладеть согласно учебному плану по философии. Эту книгу, более эклектичную, чем узко направленная аристотелианская или вольфианская, использовали в качестве учебника на нескольких лекционных курсах. Так как Аммон умер в 1742 году, Кант не мог у него долго обучаться. Тем не менее благодаря Аммону он мог познакомиться с аристотелианским подходом, даже если он никогда не ходил на лекции других аристотелианцев. Краус был невысокого мнения об Аммоне и говорил, что, посмотрев его математический трактат, может назвать его только дилетантом[272]. Трудно сказать, насколько это отличало Аммона от других преподавателей Канта.

Теске, получивший свою должность, по крайней мере отчасти, в результате усилий Лизиуса и Рогаля, преподавал теоретическую и экспериментальную физику[273]. Он не был так серьезно подготовлен с точки зрения науки, как Раппольт, но был близок к пиетизму. Боровский отзывался о нем лестно, описывая его как хорошего преподавателя и человека. Когда Кант получал степень магистра, Теске сказал, что многому научился из его диссертаций[274]. Хотя Боровский и утверждал, что Кант считал память об этом человеке «святой», но Краус, который должен был знать лучше, настаивал, что Кант был «невысокого мнения о Теске, и вполне заслуженно»[275].

Теске занимался главным образом проблемами, связанными с электричеством. Говорили, он был одним из первых ученых, кто утверждал, что «электрический огонь» тождествен «материи молнии». Он с гордостью заявлял, что некоторые из его экспериментов показали «как оно [электричество] полезно и в медицинских науках»[276]. Его гордостью была коллекция из 243 «физических и математических инструментов», которые он собирал всю жизнь[277].

Теске не только познакомил Канта с экспериментальной физикой, но и сформировал его ранние взгляды на природу электричества. Это важно, поскольку Кант никогда не менял свои взгляды на природу электричества и огня, и таким образом влияние Теске продолжалось всю жизнь Канта. Кантовская диссертация на степень магистра была озаглавлена «Краткий очерк некоторых размышлений об огне», и там говорилось именно о таких материях, над которыми мог бы работать ученик Теске. Соответственно, Теске можно считать научным руководителем (Doktorvater) Канта, и его похвала кантовской диссертации наверняка много значила для Канта в то время.

Лекции Теске по экспериментальной физике весьма впечатляли. Иоганн Фридрих Лаусон (1727–1783) в очень слабом стихотворении описал, как Теске при помощи своего оборудования достигал незабываемого эффекта, производя электрические разряды, чтобы создать тепло, искры и вспышки, электризируя студентов, поджигая спирт и заставляя проволоку светиться даже под водой. В стихотворении Лаусона не совсем точно говорится, к каким заключением Теске пришел в своих экспериментах, но, как мы знаем, он считал, что электричество и молнии имеют одну и ту же природу. Он знал, как развлечь студентов электрическими эффектами, но ни один из них не стал великим ученым[278]. Канта настолько увлекли исследования Теске в области электричества и огня, что он написал диссертацию на эту тему. И хотя Теске утверждал, что он многому научился благодаря диссертации Канта, мы можем достоверно предположить, что она основана не только на указанных в ней источниках, но и на размышлениях и подсчетах Теске. К сожалению, исследователи Канта уделили Теске мало внимания.

Одним из самых известных и влиятельных философов в Кёнигсберге был Кнутцен. Многие бывшие студенты гордились, что учились у него. Так, Гаман писал в автобиографии:

Хотя Кант никогда не упоминал о нем в своих трудах, обычно считается, что Кнутцен оказал на Канта огромное влияние. Боровский утверждал, что «Кнутцен значил для него больше всех других преподавателей и прочертил курс, [для Канта] и остальных, позволивший им стать оригинальными мыслителями, а не просто эпигонами»[280]. Краус отмечал, что Кнутцен был единственным, «кто мог оказать влияние на гений [Канта]», высказав догадку, что «тем, что раскрыло гений Канта в его учебе у Кнутцена и привело его к оригинальным мыслям, изложенным им в естественной истории неба, была комета 1741 года, о которой Кнутцен издал книгу»[281].