Что же касается личных качеств А.Р. Иоаннисяна, то считаю необходимым обратить внимание на глубочайшую внутреннюю культуру этого человека. Ограничусь одним примером. В мае 1977 г. мне, в то время еще студенту пятого курса ЕГУ, позвонила его, тогда вицепрезидента АН АрмССР, секретарь и сказала: «Абгар Рубенович извиняется перед Вами за то, что сегодня он Вас принять не сможет».
Весомый вклад А.Р. Иоаннисяна в науку был по достоинству оценен как отечественными, так и зарубежными исследователями истории общественной мысли и Французской революции, неоднократно дававшими его исследованиям самые высокие оценки в научной печати[736]. За свою книгу «Коммунистические идеи в годы Великой французской революции» он по праву был удостоен в 1974 г. премии АН СССР имени В.П. Волгина.
Заслуги А.Р. Иоаннисяна были высоко оценены и советским правительством. Он, как уже отмечалось, занимал высокие академические должности, был награжден многими орденами и медалями. И все же его вклад в мировую историографию не был, на мой взгляд, по достоинству оценен советской Академией наук. В 1964–1984 гг.
А.Р. Иоаннисян неоднократно баллотировался на выборах в члены-корреспонденты и академики АН СССР, однако ее двери так и не открылись перед ним, как и перед многими его друзьями и коллегами – А.З. Манфредом, Б.Ф. Поршневым, С.Л. Утченко, М.А. Баргом и др.
А.З. Манфред был очень заинтересован в избрании А.Р. Иоаннисяна членом-корреспондентом АН СССР, о чем свидетельствует одно из его недатированых писем: «Ваша кандидатура по всеобщей истории встречает благоприятное отношение и успешно движется. Вчера она прошла весьма успешно через важнейший раунд: она была одобрена среди почти 30 претендентов и рекомендована экспертной комиссией. Это весьма важная победа. Мои поздравления!; хотя это еще не все, но уже многое»[737]. В другом недатированном письме он рекомендовал А.Р. Иоаннисяну выдвинуть свою кандидатуру на место члена-корреспондента на приближавшихся в декабре 1976 г. выборах в АН СССР. Считая это выдвижение «перспективным», он в то же время не преминул отметить: «Конечно, в таких вопросах никогда нельзя быть точно уверенным» [738].
После неудачи А.Р. Иоаннисяна на очередных выборах, состоявшихся в декабре 1981 г., С.Л. Тихвинский писал ему: «Мне искренне жаль, что не удалось помочь Вам; уж больно много было кандидатов и слишком много противоборствующих группировок»[739]. Может быть, именно по этой причине в октябре 1984 г., незадолго до очередных выборов АН СССР, состоявшихся в декабре, он написал
С.Л. Тихвинскому: «Обращаюсь к Вам с просьбой снять мою кандидатуру в академики по специальности “Всеобщая история”»[740]. Академик-секретарь отделения истории, его друг, видимо, не смог выполнить его просьбу или не захотел. На этих выборах Абгар Рубенович получил всего лишь четыре голоса и после этого никогда больше не принимал в них участия.
Хочу напомнить, что 17 января 1929 г. И.П. Павлов возразил вице-президенту АН СССР А.Е. Ферсману в связи с его предложением о предварительном одобрении Общим собранием АН СССР баллотирования А.М. Деборина, Н.М. Лукина и В.М. Фриче во второй раз на выборах АН, после их провала на очередных выборах, состоявшихся за несколько дней до этого. У академиков, как он сказал, «могут быть три отношения к этому предложению: первое – рабское, лакейское, по принципу “чего изволите?”, второе – благоразумное, или оппортунистическое, вызванное опасениями испортить отношения с правительством, и, наконец, третье – принципиальное, подлинно научное»[741]. Поскольку именно эти отношения полностью были присущы поведению академиков при выборах АН СССР, я не сомневаюсь, что среди голосовавших в 1984 г. за А.Р Иоаннисяна были М.В. Нечкина, Б.Б. Пиотровский и С.Л. Тихвинский.
Со дня смерти А.Р. Иоаннисяна 3 декабря 1991 г. прошли годы. Сегодня уже нет в живых его сверстников – ни друзей, ни недоброжелателей. Стало достоянием истории и присущее некоторым из его коллег пристрастное к нему отношение. Время – не только самый жестокий, но и единственно беспристрастный арбитр для историка. Монографиям А.Р. Иоаннисяна, так же как книгам его близких друзей А.З. Манфреда и В.М. Далина, суждена долгая жизнь. На его работы ссылаются как историки-франковеды, так и специалисты по истории армянского народа, в том числе представители новых поколений исследователей, недавно пришедших в науку.
В статье, посвященной А.З. Манфреду, В.П. Смирнов недавно по праву отметил, что он принадлежал к той группе выдающихся историков, которые «на протяжении нескольких десятилетий определяли общественное лицо и научный уровень советского франковедения. Это были крупные, яркие, богато одаренные личности»[742]. Среди них он упоминает имена Е.В. Тарле, В.П. Волгина. В.М. Далина. Б.Ф. Поршнева и других. К ним с полным основанием следует причислить имя А.Р. Иоаннисяна, работы которого не только воздвигли нерукотворный памятник автору, но и, наряду с исследованиями его коллег, переведенных на многие иностранные языки, обеспечили советскому франковедению почетное место в мировой исторической науке. Эта непреложная истина нашла свое подтверждение и в отзыве, написанном В.М. Далиным в начале 1980-х гг. на рукопись монографии А.Р. Иоаннисяна «Революционно-коммунистическое движение во Франции в 1840–1841 гг.»: «Было бы очень важно обеспечить ее перевод на французский язык. Французские историки узнали бы из нее много для себя нового. Появление этой книги показало бы приоритет советской исторической науки в изучении ряда важных проблем истории Франции и ее социальной мысли»[743].
Краткую оценку в разговоре с автором этих строк в 1975 г. в Эрмитаже дал А.Р. Иоаннисяну Б.Б. Пиотровский: «Абгар Рубенович – украшение нашей [советской] Академии». И, без всякого сомнения, его имя именно таковым и останется в памяти будущих поколений историков.
Глава VII
Г.С. Кучеренко (по личным воспоминаниям)[744]
Вначале 1977 г., еще в бытность мою студентом пятого курса исторического факультета ЕГУ, через пару месяцев после безвременной кончины А.З. Манфреда, в ереванском филиале «Академкниги» мне в руки попалась книга Геннадия Семеновича Кучеренко (1932–1997) «Сен-симонизм в общественной мысли XIX в.» (М., 1975). То было мое первое знакомство с историком, с которым мне предстояло в середине 1980-х гг. общаться почти ежедневно и долго вместе работать.
Пока же я открыл книгу, написанную не известным мне тогда еще автором, и первое, что бросилось в глаза, было его посвящение: «Памяти моего учителя Бориса Федоровича Поршнева». Пронзила мысль, что мне не суждено на той книге, которую, как я надеялся, со временем напишу, сделать аналогичное посвящение памяти А.З. Манфреда, чьим аспирантом стать я так хотел, но, увы, не успел. Тогда я еще не понимал, что в науке, помимо личного общения, есть и другие возможности испытать влияние мэтра, влияние, которое оставляет незгладимый след на индивидуальности историка как исследователя и определяет суть понятия «учитель»[745].
Начиная с 1978 г., после поступления в аспирантуру, я в коридорах Института всеобщей истории АН СССР неоднократно лицом к лицу встречался с Г.С. Кучеренко, не имея еще опыта личного общения с ним. В том же году мне довелось присутствовать на двух его докладах. Первый он представил в июне 1978 г. на VIII международной конференции историков СССР и Франции, проходившей в Доме дружбы. С докладами выступали выдающиеся советские (в частности, В.М. Далин, А.Р. Иоаннисян, А.Д. Люблинская) и французские (А. Собуль, Л. Тренар и др.) историки. Г.С. Кучеренко посвятил свой доклад влиянию Руссо на Марешаля[746].
Однако мне на всю жизнь запомнилось другое его выступление, 22 ноября того же года, на заседании группы по изучению истории Франции (или, как ее называли, «Французской группы»), посвященном памяти Б.Ф. Поршнева. Я пришел туда сразу же после сдачи экзамена кандидатского минимума по новой и новейшей истории стран Западной Европы. Первым выступил А.В. Адо.
После него председательствовавший на заседании В.М. Далин предоставил слово «другому ученику Бориса Федоровича, Геннадию Семеновичу Кучеренко». Опустив голову, тот медленно подошел к кафедре и приступил к чтению заранее написанного текста. В отличие от В.М. Далина и А.В. Адо Г.С. Кучеренко не был оратором, в чем я впоследствии неоднократно имел возможность убедиться. Естественно, я уже не помню всех деталей, но говорил он в основном о преданности Б.Ф. Поршнева науке и об их отношениях. Г.С. Кучеренко рассказывал присутствовавшим о последнем завете своего учителя. За несколько часов до кончины, видимо, предчувствуя, что мгновения его жизни уже сочтены безжалостной судьбой, Борис Федорович позвонил вечером Г.С. Кучеренко и настойчиво попросил, чтобы тот и впредь продолжал углубленное изучение истории социалистических идей. Запомнилось мне и другое. В самом начале выступления, говоря о разносторонних научных интересах Б.Ф. Поршнева[747], Г.С. Кучеренко деликатно намекнул на недооценку его научных заслуг советской Академией наук. Он прочел эти строки дрожащим голосом, все заметили, что докладчик еле сдерживал слезы.
До марта 1983 г. мы с Геннадием Семеновичем знали друг друга только в лицо. Однако затем, по его инициативе, между нами на долгие годы установились прочные и весьма полезные для моего профессионального роста отношения. После одного из заседаний группы по изучению истории Франции, на котором 16 марта с докладом о новых подходах к истории исторической науки выступил Ш.-О. Карбонель, Г.С. Кучеренко подошел ко мне и пригласил на заседание возглавляемой им группы по истории Французской революции. Там он сам собирался рассказать о своей состоявшейся незадолго до того командировке в Италию, где участвовал в работе международной комиссии по изучению истории Французской революции, возглавляемой в то время Ж. Годшо: «Это Вам будет интересно. Да и вообще, я хочу, чтобы Вы участвовали в наших заседаниях». Тронутый его вниманием, я поблагодарил за приглашение, после чего стал регулярно посещать заседания этой группы, где мы имели возможность обмениваться мнениями о проблемах истории Французской революции и французской историографии.
На протяжении многих лет мне было суждено общаться с Г.С. Кучеренко и далеко за пределами «нашего дома историков на улице Дмитрия Ульянова, 19»[748], а именно – в коридирах Российской государственной библиотеки – нашей дорогой «ленинки», превратившейся в середине 1980-х гг. в основное «место жительства» для нас обоих. Почти каждый день он посещал библиотеку, где оставался допоздна, а во время перерывов мы подолгу беседовали на представлявшие для нас интерес темы. Наши ежедневные беседы скоро привели меня к следующему выводу: ему, человеку, одаренному от природы душевной теплотой, было присуще чувство самой высокой ответственности перед наукой, что обусловливало его глубочайшее уважение к памяти ушедших из жизни выдающихся историков и невероятно заботливое отношение к молодым исследователям.