1. Отзыв о работе А.З. Манфреда «Три портрета эпохи Великой французской революции»[786]
А.З. Манфред является крупнейшим знатоком Великой французской революции, что нашло свое признание и в избрании его одним из трех почетных председателей комиссии по истории революции при Международном историческом комитете[787]. А.З. Манфред – автор ряда концепционных работ по общей истории революции и специально ее якобинского периода. Но в данной работе он подошел к истории революции исходя из нового замысла – раскрыть надежды, свершения и трагедию Великой, но все же буржуазной революции через три исторических образа – молодого Руссо, Мирабо и Робеспьера. Замысел этот был чрезвычайно труден. Однако сочетание у автора замечательного мастерства исторического изложения с превосходным знанием фактического материала, его исследовательское дарование дали ему возможность успешно справиться с этой более чем сложной задачей.
Первый раздел книги посвяющен молодому Жан-Жаку Руссо – это как бы отдаленная заря революции. Вопреки установившейся в советской историографии (В.П. Волгин, Е.И. Верцман) традиции начинать изучение Руссо с 1749 г., со времени появления его знаменитого ответа на конкурсную тему Дижонской академии «Способствует ли разитие науки и исскуств очищению нравов», А.З. Манфред пошел по другому пути. Он попытался выяснить, что было первичным и основным в идейном формировании Руссо, и пришел к заключению, согласно которому решающую роль сыграло его общение с французским народом в годы скитаний молодого Руссо. Именно это его отличало от таких блестящих материалистов, как Гельвеций и Гольбах, подготовляло их будущий разрыв, обусловило возникновение эгалитаристских воззрений.
Разочарование в парижском свете в 40-х годах XVIII века способствовало созреванию демократических основ мировоззрения Руссо. А.З. Манфред – пожалуй, первым в литературе – подвергает исследованию стихотворные опыты Руссо, в которых, как он показывает, уже нашли яркое выражение эти тенденции.
Выводы А.З. Манфреда представляются нам вполне обоснованными. Хотелось бы только, чтобы в конце раздела было бы коротко обрисовано значение произведений Руссо после 1749 г. в арсенале передовой социальной мысли XVIII века, в подготовке революции, и этим первый раздел книги был бы более тесно связан с последующими.
Второй раздел посвящен Мирабо. Пожалуй, он является наиболее новым и самым блестящим в книге. А.З. Манфред справедливо указывает, что во всей обширной советской литературе, посвященной истории революции, нет не только ни одной монографии, но даже нет ни одной статьи, посявщенной Мирабо – этому, по словам Маркса, «льву революции». Именно этот пробел в советской историографии и заполняет превосходное исследование А.З. Манфреда. Автор нисколько при этом не отклоняется от исторической правды. Он с исключительной яркостью обрисовывает все трагические эпизоды в молодости Мирабо, его аресты и заключение в крепости Уф [sic! правильно – Иф], в форте Жу, в башне Венсенского замка, но при этом нисколько не затушевывает все черты «дикого барина», как метко определяет автор Мирабо. Тяжелая юность содействует формированию в нем борца против деспотизма. Очень интересно сравнение «Опыта о деспотизме» Мирабо и «Цепей рабства» Марата, вышедших в одном и том же 1776 г. В определении роли Мирабо в 1789 г. А.З. Манфред очень близок к точке зрения Жореса. Сила Мирабо в эти весенне-летние месяцы 1785 г. [sic. правильно -1789 г.] была в том, что, применяя слова Ленина, он чрезвычайно умело формировал «лозунги борьбы». Но вслед за этим взлетом вновь обнаруживается вся двойственность Мирабо, приведшая его в конце концов к сделке со двором.
В целом второй раздел книги представляет собой совершенно оригинальную монографию о Мирабо, которая с величайшим интересом будет прочитана советскими читателями.
Мы не согласны, однако, с автором в его утверждении, что популярность Мирабо сохранялась до весны 1791 г., тогда как популярность Лафайета была уже полностью исчерпана в первые два месяца революции (см. с. 200, 208–209). Такой авторитетнейший историк революции, как Жорж Лефевр, называет 1790 г. «годом Лафайета». Бабеф, бывший в 1790 г. в Париже, в своей брошюре о празднике Федерации пишет о культе Лафайета в эти дни, но даже не упоминает Мирабо, и, думается, неслучайно. Попутно выразим пожелание, чтобы А.З. Манфред шире использовал выходящие сейчас у нас «Сочинения» Бабефа.
Наконец, третий, заключительный, раздел книги посвящен Максимилиану Робеспьеру – подъему и зениту революции. А.З. Манфред на протяжении нескольких десятилетий изучает Робеспьера, и этот раздел книги подводит итоги многолетним изысканиям. В этой части рукописи тщательно использовано недавно законченное издание 10 томов Собрания сочинений Робеспьера; в наш научный оборот благодаря этому впервые вводится ряд не известных ранее высказываний Робеспьера. Автор дает решительный отпор новейшей буржуазной историографии (А. Коббен, Ф. Фюре, Д. Рише, Д. Герен и др.) с ее стремлением к «деякобинизации», всяческому принижению и отрицанию исторической роли революционной диктатуры и Робеспьера. Автор опирается при этом на глубокие суждения Ленина, высказанные им до Октябрьской революции и после нее, в частности в переходный период 1921 г.
А.З. Манфред высказывает ряд интересных и оригинальных мыслей по поводу позиции Робеспьера в последние недели накануне переворота 9 термидора. Он правильно отмечает, что Робеспьер не является ответственным за усиление террора после закона 22 прериаля и что в последние недели Робеспьер отошел от активного участия в деятельности Комитета общественного спасения.
Автор видит в этом трагедию руководителя буржуазной революции. Робеспьеру и его единомышленникам казалось, что она на пороге создания нового общества – царства «добродетели». Но жестокая действительность показывала им, что, несмотря на все усилия, «силы зла» оказывались все более могущественными, и Робеспьер начинал понимать свое бессилие. Соображения А.З. Манфреда представляются нам вполне правдоподобными, но автору следует отметить, что этот вопрос не получил еще окончательного решения в исторической литературе.
В изложении взглядов Робеспьера нам представляется все же неточным положение, что «никто так отчетливо не разбирался в классовом членении общества», как Робеспьер (с. 153). На других страницах (160, 163, 189) сам же автор совершенно правильно напоминает слова Ленина о том, что якобинцы не понимали, на какой класс опираться, и в этом была их величайшая слабость. Мы считали бы также ненужным злоупотреблять термином «партия» (см. с. 143, 149, 162, 186–187, 197, 199–201, 204). Конечно, между якобинским клубом и партией были известные черты сходства, но различие слишком велико и его не следует преуменьшать.
Отдельные замечания:
с. 6 – едва ли Бюзо можно считать теоретиком жирондизма. Скорее – Кондорсе. Трудно обвинять жирондистов, что они инспирировали покушение Шарлоты Корде – это не доказано;
с. 36 – в сноске о Мелье указать работы В.П. Волгина и М. Дом-манже;
с. 9, раздел II – несколько односторонне охарактеризована роль интендантов; тот же Тюрго, Ролан и др. были проводниками прогрессивной буржуазной политики;
с. 42 – оценка «партии Марии Антуанеты» (до восшествия на престол Людовика XVI) как партии «передовой Франции» нам кажется преувеличенной, противоречащей оценке Э. Фора («Опала Тюрго»);
с. 56 – при описании «мучной войны» следовало бы подчеркнуть двусторонний характер развития – пауперизация, но и дифференциация крестьянства, расширение зажиточных слоев;
с. 104 – дата падения Тюрго – 12 мая 1776 г.;
с. 155 – не влияли ли на Мирабо и его окружение немецкие масоны – иллюминаты;