Помня о замечании Ш.-О. Карбонеля, я посчитал целесообразным организовать, уже после смерти Ж. Годшо, публикацию рецензии и на переиздание его книги «Взятие Бастилии»[558], тем более что его постоянный оппонент по теории «атлантической» революции А.З. Манфред в свое время охарактеризовал ее (наряду с монографией «Комиссары армии в годы Директории») как «образцовую»[559]. Поскольку за короткий срок в журнале «Новая и новейшая история» мне пришлось выступить о Ж. Годшо дважды[560], было бы желательно, чтобы рецензию на эту книгу написал бы кто-то из моих коллег, лучше даже специалист по истории Старого порядка. Поэтому с такой просьбой я обратился к моему хорошему другу З.А. Чеканцевой, которая сразу же любезно согласилась[561]. К слову сказать, после прочтения книги она сказала: «Теперь я понимаю, почему А.З. Манфред называл ее образцовой». За короткий срок она написала квалифицированную рецензию [562], которую после выхода я незамедлительно отправил вдове историка Арлетт Годшо. Вскоре Т Годшо писал мне: «Моя мать получила в прошлом году номер журнала “Новая и новейшая история”, и я организовал перевод весьма восторженной рецензии, написанной Вашей коллегой. Просьба Вам передать ей нашу благодарность»[563]. Но на этот раз сочла своим долгом ко мне обратиться и вдова Ж. Годшо: «Мой муж был бы очень рад, если бы узнал, что его “Взятие Бастилии’à было оценено в России. Я счастлива, что его работы продолжают цениться»[564].

Хотя мне так и не суждено было общаться с Ж. Годшо лично, однако исследования, вышедшие из-под пера маститого исследователя, не только существенно обогатили мои знания в области истории Французской революции и наполеоновской империи, но и в значительной степени послужили ориентирами в такой сложной отрасли исторической науки, как историография (выбор и принципы классификации литературы, методы изложения материала, формы научной полемики, в частности критики и т. д.). Книги и обзоры историографического характера, а также рецензии я научился писать именно у него. Хочу, чтобы меня правильно поняли: я не претендовал и не претендую на столь же высокий уровень, как у Ж. Годшо. Тем не менее в силу многих причин я начиная с 1980-х гг. стал открыто именовать этого историка, далекого от марксистской методологии, одним из своих учителей, наряду с А.З. Манфредом и В.М. Далиным. Любопытно, что Виктор Моисеевич, обычно резко выступавший против любых отступлений от марксистской интерпретации Французской революции, отнесся к моему преклонению перед французским историком весьма спокойно и, как мне казалось, даже со скрытым одобрением. По своей натуре человек весьма сдержанный и довольно осторожный, В.М. Далин редко открыто высказывал свои мысли.

Не скажу ничего нового, констатировав, что личное общение с крупными учеными, безусловно, весьма полезно для любого историка: оно обогащает знания, вдохновляет (тем более молодого) исследователя[565], способствует расширению научного кругозора и, что не менее важно, лучшему осмыслению сути их концепций, пусть даже подчас для него и неприемлемых. Об этом могу судить по своему общению с крупнейшим наполеоноведом наших дней – Ж. Тюларом. Побывав в 1991 г. на его лекциях в МГУ и лично беседуя с ним о наполеоновской эпохе, я лучше осмыслил некоторые его трактовки, не разделяя, однако, его концепцию о так называемой диктатуре общественного спасения, созданной Наполеоном в 1799 г. К слову сказать, за это же Ж. Тюлара подверг весьма обоснованной, на мой взгляд, критике и Ж. Годшо [566].

И тем не менее первостепенную, определяющую значимость в формировании начинающего исследователя я все же склонен придавать не столько личному общению с выдающимися историками, сколько глубокому осмыслению их творчества. В этой связи интересно мнение одного из светил французской и мировой исторической науки XX столетия – Ж. Дюби. В октябре 1989 г. во время его московского визита мне посчастливилось неоднократно общаться с ним. О кончине Ж. Годшо, последовавшей 24 августа, за полтора месяца до его приезда в Москву, я узнал от Ж. Дюби в гостинице «Спорт», где проходили заседания международного коллоквиума, посвященного 60-летию образования школы «Анналов». И когда я ему сказал, что считаю Ж. Годшо одним из своих учителей, хотя и не встречался с ним лично, Ж. Дюби тихо сказал: «Да это не главное».

В мире науки личное общение с историками, как мне представляется, действительно не самое существенное, что косвенно признавал и Ж. Лефевр. На склоне лет, будучи уже известным в Европе историком, он заявил, что ему довелось увидеть и услышать Ж. Жореса лишь дважды, будучи затерянным в толпе, что, однако, не мешало ему признавать того своим учителем[567]. В.П. Смирнов высказал аналогичное суждение, приведя в пример отношение к А.В. Адо некоторых исследователей, не посещавших его лекций и семинаров, но знакомых с его работами или состоявших с ним в переписке[568].

В декабре 1992 г. А.В. Адо в разговоре с В.П. Смирновым и со мной высказал мнение о целесообразности написать для журнала «Исторические анналы Французской революции» обстоятельный историографический обзор многотомного издания «Великая французская революция. Документы и исследования», опубликованного под его редакцией. Он обратился ко мне с вопросом, могу ли я найти время для выполнения этой задачи. Не дав мне ответить, В.П. Смирнов сразу же отклонил его предложение, обратив наше внимание на то, что я уже писал рецензии на две книги, вышедшие в этой серии, причем для того же самого журнала. Он имел в виду мои рецензии на монографию Л.А. Пименовой о французском дворянстве и на работу о традициях Революции, написанную им самим в соавторстве с моим близким другом, ныне покойным В.С. Поскониным[569], талантливым историком и очень честным, на редкость порядочным человеком с трагической судьбой. Одна из этих рецензий была тогда уже опубликована, вторая находилась в редакции журнала, о чем В.П. Смирнов знал[570]. Выслушав его возражение, А.В. Адо после небольшой паузы тихим голосом добавил: «У Варужана это получается лучше, чем у других».

Я, следуя завету великого русского поэта А.С. Пушкина, помогающему нам легче жить, всегда относился равнодушно к «хвале и клевете», но столь высокой оценкой крупного специалиста по истории Французской революции и французской историографии полностью был обязан Жаку Годшо.

По многочисленным, в том числе и объективным, причинам мне так и не довелось стать летописцем советской историографии или, говоря словами А.В. Адо, «советским Годшо» (из-под пера самого Ж. Годшо, напомню, вышло больше двух тысяч рецензий[571]). Исчезла с карты мира великая, могучая страна, гражданами которой мы некогда были и которую зачастую подвергали, правда, только в кулуарных разговорах, самой беспощадной критике. Прекратила свою деятельность и советская Академия наук, между бывшими союзными республиками скоро стали, по словам В.А. Дунаевского, «дико рваться все связи», в том числе научные.

Сегодня нет в живых ни А.В. Адо, ни Ж. Годшо. которого Анатолий Васильевич характеризовал как очень доброжелательного человека[572], много помогавшего ему во время одной из его научных командировок во Францию. Один за другим нас покинули и другие наши старшие коллеги – В.А. Дунаевский, Г.С. Кучеренко, Г.С. Черткова. Однако наставлениям Ж. Годшо и А.В. Адо я в меру своих возможностей оставался и впредь постараюсь остаться верным. И каждый раз при написании для журнала по истории Французской революции очередной рецензии на какое-либо российское издание я с благодарностью и с чувством глубокой душевной боли вспоминаю имена Ж. Годшо и А.В. Адо.

Они нас оставили – никому не суждено жить вечно. Неумолимы законы природы, и человеку отмерен короткий срок существования. Но они от нас ушли только физически, и, безусловно, некоторое облегчение приносит мысль о том, что с нами остались не только украшающие наши книжные полки их выдающиеся научные труды по истории Французской революции, но и те советы, указания и наставления, которые они нам оставили, те соображения, которыми они с нами поделились. В этом смысле наши учителя и старшие коллеги, несомненно, продолжают находиться рядом с нами, и ничуть не сомневаюсь, что они останутся с нами навсегда. За это постоянное присутствие в нашей трудной жизни я им весьма признателен.

В своих воспоминаниях о Е.В. Тарле М.Б. Рабинович рассказывал, как супруга академика О.Г Тарле в 1945 г. показала ему бесценные реликвии их семьи, хранившиеся в резном ларце, – письмо Л.Н. Толстого Е.В. Тарле по поводу его книги о Т Море, датированное 1901 г., и акварель Лермонтова [573]. Я же не сомневаюсь, что моими реликвиями являются письма многих крупнейшых французских и советских историков, наиболее ценными среди которых я всегда считал письма Жака Годшо.

Полагаю, к Ж. Годшо полностью применимы слова, произнесенные Гюго на похоронах Бальзака 20 августа 1850 г. на кладбище Пер-Лашез: «Великие люди сами себе сооружают пьедестал; статую воздвигнет будущее»[574]. Sit ci terra levis.