Ж. Годшо и в последующих письмах неоднократно высказывал свое сожаление в связи с незнанием русского языка. Меня очень огорчило одно из его писем, после того как я отправил ему свою статью о выборах V года (1797) в Законодательный корпус при Директории[534]. Он писал: «Поскольку, к несчастью, я не знаю русского, то не смог ее прочесть»[535]. Правда, он поблагодарил меня за ссылки на его исследования: на сей раз это оказалось единственно доступным для него в моей статье, ибо в журнале «Новая и новейшая история» статьи публиковались тогда без резюме на европейских языках.
Поскольку его мнение о некоторых затронутых мною дискуссионных темах представляло несомненный интерес, мне ничего не оставалось, как отправить ему написанное специально для него резюме статьи на французском языке. Незамедлительно последовал его ответ. Однако на этот раз, в отличие от предыдущих, он высказал соображения, свидетельствующие о его неполном согласии с некоторыми из моих интерпретаций, что меня не удивило. Ж. Годшо, в частности, выразил удивление в связи с приведенным мной сообщением российского посла в Испании Бицова о создании в годы Директории на Пиренеях войскового подразделения французских эмигрантов. Первостепенное значение в победе роялистов на выборах V года он придавал роялистской пропаганде, а не недовольству народа внутренней политикой Директории, как я утверждал. Он обращал также мое внимание на деятельность на Юге секретной организации «Аа», что мною было упущено из-за отсутствия необходимой источниковой базы. И он настаивал, что для меня было намного существеннее, на решимости Директории прибегнуть к помощи армии для осуществления государственного переворота начиная с июня 1797 г.[536]
Мне как автору письмо Ж. Годшо не только давало повод для размышлений, но и доставило большое удовольствие, ибо наконец-то мне предоставилась возможность полемизировать с ним напрямую. В ответном письме я безоговорочно принял его замечание, связанное с деятельностью роялистских организаций на Юге, и выразил уверенность в достоверности информации Бицова, ссылаясь при этом и на его донесения за 1798 г., которые в статье не использовал[537]. Что касается спорного вопроса об осмыслении Директорией роли армии в судьбах Республики, я подтвердил свою прежнюю позицию, согласно которой в понимании некоторыми членами Директории роли армии решающим рубежом стали выборы V года, открывшие путь для государственного переворота 18 фрюктидора (4 сентября). При этом я отлично сознавал, что наша полемика о существенных вопросах по истории Директории все же не была, да и не могла быть полноценной, поскольку с текстом моей статьи он не был знаком. Как бы то ни было, Ж. Годшо не обошел молчанием мой ответ: «Меня очень заинтересовали Ваши соображения по поводу моего письма от 30 марта. Они мне представляются очень верными»[538], – писал он в ответном послании.
Учитывая постоянный и неослабевающий с годами интерес Ж. Годшо к советской науке, я после кончины В.М. Далина взял на себя труд отправлять ему не только мои статьи, но и, по возможности, книги других советских исследователей по истории Французской революции. Запомнилась его восторженная реакция на монографию Б.С. Итенберга «Россия и Великая французская революция»[539], автор которой применял совершенно новый подход к исследуемой теме, впервые обратившись к изучению образа Революции в коллективной памяти россиян на протяжении XIX столетия. После ознакомления с этой книгой Ж. Годшо писал: «Я никогда так не сожалел о моем незнании русского языка. Я смог прочесть всего-навсего заглавия [глав. –
A. Матьеза, как-то заявившего: «Я никогда так не сожалел, как сейчас, что не использовал своей молодости для того, чтобы приобрести это совершенно необходимое знание»[541].
Это обстоятельство, являвшееся, к сожалению, своего рода «ахиллесовой пятой» для представителей различных поколений и направлений французской исторической науки, во многом ограничивало их возможности получить полноценное и всестороннее представление о достижениях в тех областях науки, которым они посвятили свою жизнь. Об этом они неоднократно высказывались с большой досадой.
Будучи с 1978 г. постоянным читателем «Исторических анналов Французской революции», я с большим интересом просматривал, в частности, обширный раздел рецензий, где разные авторы, и в особенности Ж. Годшо, регулярно освещали новейшие достижения исторической науки в изучении истории Революции не только во Франции, но и за ее пределами. В то же время у меня душа болела из-за того, что за долгие годы ни разу мне так и не попалась на глаза хотя бы одна рецензия на русскоязычное советское издание. Ж. Годшо, о чем я уже говорил, подвергал критическому разбору лишь те книги и статьи советских историков, которые переводились на французский язык.
Мое терпение, наконец, лопнуло, и зимой 1988 г. в Ереване, в беседе с Ш.-О. Карбонелем, учеником Ж. Годшо, я критически высказался о том, что французские коллеги «пренебрегают» достижениями советской науки, и предложил писать для «Исторических анналов Французской революции» рецензии на книги советских франковедов. Выслушав это предложение, мой собеседник после некоторых раздумий и не слишком охотно – советские-то журналы, как он заявил, уделяют внимание лишь работам французских историков-марксистов – пригласил меня выступить в роли рецензента и представить в журнале пару новейших советских изданий.
После его отъезда я написал две рецензии на книги В.А. Дунаевского и А.Б. Цфасмана о Н.М. Лукине и Л.А. Пименовой о дворянстве накануне Французской революции[542]. Их я отправил на просмотр Ж. Годшо как одному из руководителей журнала, – после кончины А. Собуля у меня в то время не было других выходов на руководство издания. Вскоре я получил одобрительный ответ, где отмечалось: «С большим интересом прочел Ваши рецензии и отправляю их той же почтой Мишелю Вовелю с просьбой опубликовать их как можно быстрее в “Исторических анналах Французской революции”. Думаю, что книги, на которые Вы написали рецензии, неизвестны большинству наших французских коллег. Чтение этих рецензий доставит им радость» [543].
Почти год спустя я написал еще одну рецензию – на упомянутую монографию Б.С. Итенберга, но при этом посчитал не лишним заранее посоветоваться с Ж. Годшо. Узнав о моем намерении, он и на сей раз поддержал мое предложение: «Исследуемая тема интересна и оригинальна. Ваша рецензия для “Исторических анналов Французской революции’à будет желанной»[544]. По стечению обстоятельств, М. Вовель опубликовал все три рецензии в одном номере журнала, причем именно в том, который был посвящен памяти Ж. Годшо[545]. Мне было очень грустно, что мой вдохновитель не смог прочесть их в опубликованном виде. Но не сомневался, что выйди они в свет при его жизни, он бы, конечно, откликнулся. В то же время я воспринял эти публикации в посвященном ему номере как возвращение моего скромного долга светлой и незабвенной памяти историка, которому я столь многим был обязан в науке.
То, что не довелось сделать Ж. Годшо, после его кончины выполнил А.В. Адо. О выходе этого номера журнала я, находясь в конце 1990 г. в Ереване, узнал из письма Анатолия Васильевича, которому мой ереванский адрес до того времени даже не был известен. В отличие от многих своих советских коллег, не считавших, по-видимому, необходимым уделять внимание популяризации своих достижений во Франции, он сразу же откликнулся на мою инициативу: «Только что получил “AHRF’à N 281, и увидел там Ваши рецензии на книги В.А. Дунаевского, Л. Пименовой и Б. Итенберга. Поздравляю Вас с их выходом, в [этой] связи и хочу сказать Вам, что Вы сделали очень нужное дело. Обычно за границей очень плохо знают о том, что мы публикуем о Фр[анцузской] рев[олюции], и в этом плане информация, которую Вы делаете, очень существенна. Если найдете Вы время, – думаю, неплохо Вам и дальше продолжать это (стать в том смысле советским Годшо), держать французских коллег в курсе того, что мы делаем»[546].
Весьма тронутый, я в ответном письме поблагодарил А.В. Адо за информацию, за проявленное внимание и добрые слова. Заинтересованный в продвижении нашего общего дела, он и впредь неоднократно поддерживал меня как в своих письмах, так и в личных разговорах, высказывая свое твердое убеждение в необходимости упрочения этой позитивной тенденции. Так, в письме от 12 января 1991 г. он писал: «Полностью разделяю Ваши мысли о необходимости как можно полнее информировать французских коллег о наших работах, тем более что M. Vovelle (он и мне говорил об этом) тоже так считает. Просто мы очень неповоротливы в этом деле, и тем более надо приветствовать Вашу инициативу и Ваши усилия. Очень надеюсь, что Вы и далее сможете выкраивать время для этой столь нужной работы»[547].
Попутно отметим, что первые попытки в этом направлении были предприняты еще крупнейшим представителем дореволюционной российской науки Н.И. Кареевым, а затем – одним из основоположников советской марксистской исторической школы Н.М. Лукиным. Оба они выступали в авторитетных французских журналах с обстоятельными обзорными статьями о достижениях российской и советской науки[548]. К сожалению, последователей у них не было.
Я давно заметил, что Анатолий Васильевич, с которым я общался не так часто, будучи крупным организатором науки, внесшим неоценимый вклад в развитие советской исторической науки, так же как В.М. Далин и Г.С. Кучеренко, был всецело поглощен бескорыстным служением делу, не стремясь выставлять напоказ свое имя[549].
В то же время после разговора с Ш.-О. Карбонелем я задумался над тем, что его упреки в адрес советских историков не лишены основания. Ведь мы, теперь уже бывшие советские историки, концентрировали внимание главным образом на достижениях марксистской науки во Франции, а что касается представителей других направлений, и в частности «критического», группировавшихся вокруг школы «Анналов» и именуемых у нас в стране «ревизионистами», то к их научному творчеству проявлялось очевидно предвзятое отношение. Мы либо обходили молчанием труды этих авторов по истории Французской революции, либо писали о них под определенным, четко проявляющимся негативным углом зрения, подвергая их взгляды жесткой критике только на том основании, что они шли вразрез с марксистской интерпретацией истории Революции. Обе тенденции прекрасно прослеживались на Западе, о чем не раз писали и напрямую нам говорили многие выдающиеся французские исследователи, в том числе Э. Леруа-Ладюри и М. Ферро.
Не одобряя в глубине души такое отношение к французской исторической науке, я поделился этими мыслями с А.В. Адо. Вскоре выяснилось, что и он ратовал за представление на должном научном уровне достижений французской немарксистской науки в советских журналах, а потому одобрил мою позицию и на этот раз, за что я ему был весьма признателен. В январе 1991 г. он писал мне в этой связи: «Разумеется, справедливо и другое – наши отклики на французские работы; и здесь Ваши усилия очень уместны. Рецензия З.А. Чеканцевой прошла редколлегию [“Новой и новейшей истории”] [см. об этом далее. –
Но в годы советской власти дать объективную оценку достижениям западной немарксистской науки было делом не из простых. Ведь даже Ж. Годшо, не раз выступивший с острой критикой в адрес Ф. Фюре, был «удостоен» со стороны одного из советских авторов, М.Н. Соколовой, для которой марксистские постулаты превратились в буквальном смысле слова в «idées fixes», «почетного» титула «буржуазного историка»[552]. Попутно отмечу, что в 1984 г. при подготовке одного историографического обзора[553] у меня появилось желание выступить против такой несправедливой, по моему убеждению, оценки Ж. Годшо. Однако Е.Б. Черняк, человек крайне осторожный и очень доброжелательно ко мне относившийся, с советами которого я неизменно считался как в научных, так и в жизненных вопросах, категорически воспротивился этому, исходя из моих интересов. Выслушав внимательно его возражения, я решил воздержаться от своего намерения. Однако когда горбачевская оттепель, неудачно названная перестройкой, всколыхнула все сферы жизни советского общества, открыв их новым веяниям, я все-таки не упустил первую же появившуюся возможность. чтобы хотя бы в общих чертах выразить свое негативное отношение по поводу такой оценки.
Итак, после разговора с Ш.-О. Карбонелем я решил в меру своих возможностей предпринять кое-какие шаги, направленные на популяризацию в советских журналах достижений французских историков, не придерживавшихся марксистской методологии. После кончины В.М. Далина в 1985 г. у меня возникли затруднения с публикацией статей во «Французском ежегоднике», и я стал сотрудничать с журналом «Новая и новейшая история». К руководителям журнала, ныне покойным Е.И. Тряпицину и В.Д. Вознесенскому, я обратился в 1988 г. с предложением написать рецензию на только что появившуюся книгу Ж. Годшо «Французская революция. Комментированная хронология, 1787–1799». Вот там-то, в одной из сносок, с согласия
B. Д. Вознесенского, к которому всегда относился с глубоким и искренним уважением, я выразил свое недоумение характеристикой Ж. Годшо как «буржуазного историка»[554].
Как только эта рецензия была написана, я сообщил о том Ж. Годшо. Будучи олицетворением пунктуальности, о чем я могу судить исходя из нашей переписки [555], он сразу же мне ответил и выразил свою признательность[556]. Увы, эту рецензию ему уже не было суждено увидеть в опубликованном виде. Но на этот раз меня поблагодарили члены его семьи. Несмотря на высказанные мной некоторые критические соображения, в том числе в связи с теорией «атлантической» революции, его сын Тьерри Годшо, проживающий в Париже, написал: «Рецензия на работу моего отца “Хронологические комментарии Французской революции’à в журнале “Новая и новейшая история’à получена моей матерью, поручившей мне поблагодарить Вас. Она очень тронута вниманием и хвалебными оценками, которые Вы сочли возможным высказать о последней книге моего отца»[557].