Les savants russes qui ne sont pas encore en exil ou en prison auraient pu peut-être essayer d’empêcher ces saturnales sans excuse. Ils ont préféré la plupart se mettre à la remarque et au service des ma’tres momentanés du Kremlin.
Qu’ils n’essaient pas de s’excuser en prétendant qu’ils ont voulu servir la Révolution prolétarienne! L’esprit de cette Révolution n’habite plus en eux, car cet esprit, qui animait Lénine, était un esprit de justice et de révolte contre l’autorité et leur esprit à eux est un esprit d’obéissance passive. La plupart ne sont plus que des serviteurs dociles ou tremblants d’un pouvoir aux abois qui creuse sa fosse par ses excès et finira promptement par dresser contre sa tyrannie quiconque sent, pense et parle.
S’il faut, pour conserver dont vous me parlez, m’associer à la défense aveugle d’un gouvernement et d’un régime aussi arbitraires, j’ai pris mon parti et fait le sacrifice. Je n’ai jamais flatté personne ni recherché les suffrages. Je continuerai à écrire ce que je pense, méprisant d’avance les commentaires dictés par l’esprit de parti. J’ai combattu seul contre l’école officielle française depuis 30 ans. Je ne déshonorerai pas ma vie par un calcul égoïste. Je proclamerai l’innocence d’Eugnne Tarlé comme j’ai proclamé celle d’Alfred Dreyfus.
Les historiens de Staline pourront m’attaquer tant qu’ils voudront. Je ne leur ferai pas l’honneur d’une réponse. La vérité qu’on n’étouffe pas pour toujours finira par se faire jour, même en Russie. Elle me vengera.
Ainsi je continuerai à travailler pour la vraie Révolution, celle qui n’asservit pas mais qui émancipe.
A. Mathiez
Глава V
Жак Годшо: взгляд со стороны[488]
Имя Жака Годшо (1907–1989), выдающегося французского историка, заслуженно пользовавшегося в международных научных кругах непререкаемым авторитетом, широко известно во многих странах, и в частности среди историков Французской революции XVIII столетия. На протяжении своей долгой научной деятельности он внес неоценимый вклад в разработку политической истории Революции и ее влияния на другие страны. Ж.-Р. Сюратто по праву считал его одним из пяти крупнейших специалистов XX в. по истории Французской революции, наряду с А. Оларом, А. Матьезом, Ж. Лефевром и А. Собулем[489].
Ж. Годшо вступил в большую науку в переломную для французской историографии пору, когда четко обозначилась тенденция возрастания интереса к исследованию экономической истории, что нашло отражение в деятельности Ж. Жореса и созданной в 1903 г. по его предложению Комиссии по изучению экономической и социальной истории Революции, а позднее привело к основанию в 1929 г. Л. Февром и М. Блоком журнала «Анналы экономической и социальной истории». И тем не менее внимание начинающего исследователя было приковано к проблемам политической истории. Ученик А. Матьеза, Ж. Годшо по его совету приступил в 1920-х гг. к систематическому исследованию тогда еще слабо изученного периода Революции – Директории[490]. После безвременной кончины А. Матьеза в 1932 г. Ж. Годшо продолжил изыскания под руководством Ж. Лефевра, которого считал одним из своих учителей[491]. В 1933 г. он даже специально переехал в Страсбург, где работал Ж. Лефевр, а с 1935 г. преподавал в Высшем военно-морском училище Бреста[492].
С началом гитлеровской агрессии Ж. Годшо, будучи истинным патриотом, счел своим долгом, как и многие французские историки, сменить перо на оружие. В годы оккупации Франции упорно преследуемый нацистами за еврейское происхождение, он принял участие в движении Сопротивления и смог вернуться к научной работе лишь после изгнания захватчиков с родной земли. Расцвет его творчества пришелся на послевоенный период, когда Ж. Годшо обосновался в Тулузе, где стал преподавать в местном университете. В 19611971 гг. он занимал там должность декана гуманитарного факультета. В Тулузе Ж. Годшо провел большую часть своей жизни и создал свои основные труды, переведенные на многие иностранные языки. Будучи прекрасным организатором науки, он многое сделал для развития исследований по истории Революции на юге Франции [493].
В 1975–1985 гг. Ж. Годшо возглавил Комиссию Французской революции при Международном комитете историков, а с 1959 г. и до конца своей жизни являлся одним из сопредседателей Общества робеспьеристских исследований.
Я не ставлю себе целью дать здесь всестороннее освещение богатого творческого наследия Ж. Годшо – более 25 книг и 200 статей по различным сюжетам политической истории Французской революции и наполеоновской эпохи, многочисленные историографические обзоры и т. д.[494] Такую задачу просто не осилить в рамках одной статьи. Моя цель скромнее: воссоздать портрет знаменитого историка через призму моего личного восприятия, а также коснуться темы его научных связей с советскими коллегами, свидетельствовавшими о бескорыстной заинтересованности французского ученого в углублении и расширении сотрудничества историков двух стран.
Поступив в декабре 1977 г. в аспирантуру Института всеобщей истории АН СССР, я под руководством В.М. Далина занялся изучением политической истории времен Директории. Этот период Французской революции был совершенно не разработан ни в дореволюционной, ни в советской историографии. Удивляться здесь нечему, если учесть своеобразие развития советской исторической наук, и тому были весьма веские причины, суть которых я тогда не понимал. Во-первых, долгое время история Директории, в соответствии со сталинской оценкой Французской революции, не рассматривалась в качестве составной части последней[495]. Кроме того, французское крестьянство, удовлетворенное приобретением земельной собственности в предшествующий период Революции, не проявляло при Директории особой активности. Пассивностью тогда отличалось и поведение городских низов. Иначе говоря, в этот период не было во Франции широкомасштабных социальных конфликтов. А поскольку для марксистской исторической науки наибольший интерес представляла именно тема классовой борьбы, история Директории почти полностью выпала из поля зрения советских историков. По существу, их интересовала лишь история бабувистского движения[496].
Деятельность правых политических сил, не говоря уже об истории контрреволюции, а также многие другие аспекты Французской революции, не имеющие прямой связи с классовой борьбой и идеологией народных масс, оставались для советской историографии сюжетами не слишком желательными. И сегодня, оглядываясь на обстоятельства выбора предложенной В.М. Далиным темы моей кандидатской диссертации о перевороте 18 фрюктидора (по сути, о французской контрреволюции), я поражаюсь, как она вообще была утверждена.
В первом же разговоре со мной на этот счет В.М. Далин посоветовал прочесть обобщающие монографии А. Матьеза и Ж. Лефевра по истории Директории[497]. И вот в первых числах января 1978 г., открыв в библиотеке ИНИОНа «Директорию» А. Матьеза, я впервые увидел фамилию его ученика – Жака Годшо, взявшего на себя труд подготовить к печати книгу после безвременной кончины ее автора (впоследствии он называл эту работу честью для себя)[498]. После ознакомления с книгами двух выдающихся историков, я, не дожидаясь указаний В.М. Далина, начал сам искать необходимую мне литературу в каталоге библиотеки и первым делом просмотрел карточки на книги Ж. Годшо. Передо мной открылся многообразный и радужный мир истории не только Директории, но и всей революционной эпохи. Правда, тогда же состоялось и мое первое знакомство с трудами других крупных специалистов по истории Директории – А. Собуля (его переведенные на русский язык книги я успел приобрести еще в студенческие годы)[499], Ж.-Р Сюратто, И. Волоха и др. Но поскольку книги Ж. Годшо по моей тематике представляли для меня наибольший интерес, то первым делом заказал его исследования о контрреволюции[500]. Только после этого на моем письменном столе появились и другие его монографии, такие как «Комиссары армии в годы Директории», «Учреждения Франции в годы Революции и Империи»[501] и др., в том числе те, где излагалась теория «атлантической» революции, хотя я ничего тогда о ней не знал. Признаюсь, я довольствовался пока лишь беглым просмотром его книг, поскольку для глубокого осмысления у меня не хватало времени: я готовился к выступлению на заседании сектора Новой истории капиталистических стран Европы, где должны были утвердить тему моей кандидатской диссертации.
Тем не менее первое, даже беглое, знакомство с богатейшим творчеством Ж. Годшо произвело на меня неизгладимое впечатление. Было очевидно, что природа наделила его не только несгибаемой волей, но и завидным трудолюбием, сопоставимым лишь с «титанической» работоспособностью Жильята – героя романа «Труженики моря» В. Гюго. Я был поражен тем, как много он успел написать в отличие от советских франковедов. Тогда я еще не понимал, что нелепо прибегать к такому прямолинейному сравнению. Мало того, что французский историк проживал в непосредственной близи от мест хранения необходимых ему источников, он еще имел широкие возможности для длительных заграничных научных командировок в другие страны, тогда как его советские коллеги, за редкими исключениями, были этого лишены.
Впоследствии я с особым вниманием и с большой для себя пользой прочел основные труды Ж. Годшо и быстро понял, как истории Французской революции повезло, что этот французский историк еврейского происхождения[502] выбрал именно ее. Происхождение, по признанию самого Ж. Годшо, сыграло решающую роль в окончательном определении его научных интересов. Лишившись материнской ласки в шестилетнем возрасте, Ж. Годшо много позже вспоминал об одном из эпизодов своего детства: в 1911 или 1912 г. в своем родном городе Люневилле, проходя в одном из парков мимо памятника аббату Грегуару, он спросил у матери, кто это? Мать ответила: человек, которому они, французские евреи, обязаны тем, кем они есть. Пятилетний ребенок, естественно, не мог осмыслить всю суть ответа, но позднее он узнал о деятельности аббата Грегуара, ратовавшего в 1791 г. в Учредительном собрании за предоставление проживавшим во Франции евреям полной свободы передвижения, равенства в гражданских правах с французами[503] и достигшего на этом неимоверно сложном пути блестящего успеха[504]. По признанию историка, после этого «откровения» он стал испытывать восхищение Французской революцией, что побудило его с самого начала своей учебы в высшем учебном заведении заинтересоваться ею и специализироваться на этом важном периоде истории Франции[505].
С годами, по мере углубления в сложные перипетии французской историографии, интерес к этому именитому исследователю у меня возрос. Тому были разные причины. Прежде всего, я заметил, что Ж. Годшо был историком-архивистом, а это обстоятельство для меня имеет первостепенное значение: так меня воспитывали мои наставники еще в студенческие годы, а позднее на необходимости использования архивной документации для воссоздания полноценной картины исторических событий упорно настаивал и В.М. Далин. Уже первая серьезная монография Ж. Годшо о комиссарах Директории поразила меня обилием использованных первоисточников, извлеченных из архивов различных европейских стран (Германии, Швейцарии, Италии и др.), и скрупулезным их изучением.
Со временем я стал еще выше его ценить за колоссальные разносторонние знания, обширнейшую эрудицию (я всегда считал ее одним из основных достоинств историка), во многом способствовавшую расширению моей собственной. Особо хотелось бы подчеркнуть также ясность его языка. Блестящий стилист, Ж. Годшо, как никто из его французских коллег, умел выражать сложнейшие мысли доступным языком и зачастую в художественной форме. Ряд его глубоко научных книг, таких как «Взятие Бастилии», «Контрреволюция» или «Граф д’Антрэг», написаны столь живо и увлекательно, что почти не отличаются от остросюжетных художественных романов Ж. Санд, Э. Сю или А. Дюма-отца.