Естественность чувств: сентиментализм

Литература, как и человек, развивается, растет, меняется. Конечно, это аналогия неполная, несомненно, она хромает, – но что-то верное в ней все-таки есть. Литература взрослеет, как взрослеет человек. От мифологического детского сознания она дорастает до сложного, взрослого мировосприятия, принимает множественность способов рассказать о мире. На определенном этапе развития взрослеющий человек начинает понимать, что люди не делятся на плохих и хороших, добрых и злых. Он открывает понятия «характер» и «внутренний мир», он догадывается о том, что и сам он сложен, не одинаков в разных ситуациях и с разными людьми – а потом понимает, что сложны и другие люди. Он называет свои чувства словами: не только «мне плохо» и «мне хорошо» – но «я злюсь», «я возмущен», «я тревожусь», «я очарован»… Умение понять себя и назвать чувство словами – действительно признак внутреннего взросления человека; до поры до времени ребенок этого не понимает, и родителям приходится объяснять ему его чувства: ты злишься, ты испугался… То же самое происходит с европейской литературой на протяжении всей эпохи Возрождения. А с русской – из-за особенностей отечественной истории – мелкими-мелкими шажочками, может быть, где-то с XV века, с ее Предвозрождения.

Что же нового принес здесь XVIII век? Мы уже видели, что он принес высокие просветительские идеалы: культ разума, которому должны подчиняться дикие, почти животные чувства, идею благородного служения отечеству и просвещенному монарху, стремление к выполнению долга. Мыслители XVIII века много говорили о том, что достоинство человека не определяется его социальным положением, что оно зависит не от него, а от добродетелей человека, его стремления служить добру, его способностей. Множество примеров такого рода дала Петровская эпоха, когда древность происхождения была не так важна, как способность к учению и готовность к служению стране. Эта же идея лежит в основе «Женитьбы Фигаро» Бомарше – пьесы, которую французский король Людовик XVI прочитал в 1782 году и запретил ставить на сцене: «Если быть последовательным, то, чтобы допустить постановку этой пьесы, нужно разрушить Бастилию. Этот человек глумится над всем, что должно уважать в государстве». Пьесу разрешили и сыграли в «Комеди Франсез» уже через два года, в 1784 году, Бастилию – тюрьму, где находились государственные преступники, – разрушили в 1789 году, а сам Людовик XVI окончил свои дни на гильотине, казненный восставшим народом в 1793 году.

Просветители – Монтескье, Вольтер, Дидро – гневно обличали общественные институты, угнетающие человека: монархию, колониализм, работорговлю, жесткое налогообложение, нечестный суд, жестокие законы, систему привилегий, которыми пользуются правящие классы, Церковь, систему образования, основанную на насилии, и т. д.

Мыслители эпохи Просвещения со временем пришли к мысли, что сам человек от природы хорош и добр, а все зло проистекает от общественного устройства: это развращенное общество портит людей вместо того, чтобы воспитывать их в согласии с природным устремлением человеческой души к добру. Французский просветитель Дени Дидро писал, что «человеческая природа хороша, что мир Божий прекрасен и что зло лежит вне человеческой природы и Божьего мира, что зло есть последствие дурного образования и дурных учреждений».

Следующий шаг в развитии просветительской мысли сделал Жан Жак Руссо: для него идеалом оказался «естественный человек», дитя природы, – человек, живущий на лоне природы и не испорченный лживой и порочной цивилизацией. Они часто обращались к «золотому веку» Античности – к гомеровской Греции, культуру которой считали воплощением гармонии, естественности, красоты и простоты. Возможно, именно поэтому в литературе XVIII века так популярен жанр идиллии: поэты изображают жизнь условных жителей золотого века, аркадских пастушков и пастушек. Кстати, и в XIX веке Антон Дельвиг, соученик и близкий друг Пушкина, писал замечательные идиллии гекзаметром.

«Естественный человек» нравственно и эмоционально здоров, он не врет себе и другим, не лицемерит. Все плохое, наносное – это влияние цивилизации, «надо вернуть человеку доброту, свободу и счастье современного человека», – писал Руссо. Воспитанию «естественного человека» он посвятил свой роман «Эмиль», о естественных чувствах неравных по рождению людей писал в романе «Юлия, или Новая Элоиза». Герои «Новой Элоизы» во всех своих поступках руководствуются чувством, а не разумом, как им велела предшествующая эпоха. Они уходят из пышных аристократических салонов на лоно природы, они не стесняются проливать обильные слезы – их поступки вообще подчинены не жесткому аристократическому этикету, а велению мягкого и чувствительного человеческого сердца. Именно мягкость, сострадательность, естественную живость реакций на события старается воспитать или сохранить в своем подопечном Эмиле его гувернер в романе «Эмиль». «Научите воспитанника любить всех людей, даже тех, кто относится к ним с пренебрежением; ведите его так, чтобы он не причислял себя ни к какому классу, но умел бы себя узнать во всех; говорите с ним о человеческом роде с умилением, даже с состраданием, но отнюдь не с презрением. Человек не должен бесславить человека», – эта заповедь Руссо стала одной из ключевых заповедей педагогики в наступающем XIX веке.

Идея естественности человеческих чувств не могла не повлиять на развитие европейской литературы. Впрочем, Жан Жак Руссо не был первым, кто обратил внимание на чувства в век господства разума. Задолго до него в английской литературе появились первые предвестники нового направления в европейской культуре – сентиментализма.

Одним из предшественников сентиментализма стал поэт Джеймс Томсон, который еще в 20-х годах XVIII века создал цикл «Времена года», где изобразил картины природы и мирный труд земледельца. Впоследствии изображение мирных картин природы и противопоставление трудовой, здоровой сельской жизни, с одной стороны, и бессмысленной, нравственно вредной городской суеты – с другой, стало общим местом сентиментализма.

Английский поэт Томас Грей в 1750 году написал знаменитую элегию «Сельское кладбище», которую дважды перевел на русский язык Василий Жуковский. Элегия замечательна своим меланхолическим спокойствием, задумчивой грустью, с которой автор всматривается в краски природы, вслушивается в ее звуки – и размышляет о жизни и смерти, делится своими чувствами, которые в нем пробуждает мирный пейзаж.

Но далеко не всегда сентиментальные размышления о чувствах связаны с пейзажем, вообще с природой. В 40–50-х годах английский писатель Сэмюэл Ричардсон написал несколько романов – «Памела, или Награжденная добродетель», «Кларисса, или История молодой леди», «История сэра Чарльза Грандисона» – тех самых, которые сначала читала матушка Татьяны Лариной в «Евгении Онегине», а потом и сама Татьяна; тех, откуда пушкинская героиня почерпнула свои представления о том, что такое любовь и как должна вести себя влюбленная женщина. В этих романах вовсе нет никаких картин природы – есть лишь несложный сюжет и бесконечно долгий авторский анализ чувств, которые испытывают герои, и мотивов их поступков. Памела – служанка, которая противостоит хозяину-соблазнителю, а потом выходит за него замуж; Клариссу соблазняет коварный Ловелас, и она гибнет; сэр Чарльз Грандисон – сама безупречность, истинный джентльмен, спасает юную провинциалку от коварного соблазнителя.

Конечно же, нельзя не назвать среди основоположников нового литературного направления Лоренса Стерна, автора романов «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена» и «Сентиментальное путешествие», опубликованных в 1750–60-х годах. Это ни на что не похожие романы, в которых автор то и дело отвлекается от основного повествования для лирических отступлений, остроумных замечаний, беседы с читателями, рассуждает о своих чувствах. Способ Лоренса Стерна разговаривать с читателями оказал большое влияние и на публицистическую манеру Екатерины II, и на «Письма русского путешественника» Карамзина.

Наконец, совершенно естественным для сентименталистов было представление о том, что все люди равны. А отсюда уже проистекало требование по-человечески относиться ко всем людям, в том числе к простому народу (а в России – к крестьянам, в том числе крепостным), признание их человеческой ценности, осознание того, что в каждом есть человеческая душа. И поэтому в салонном, аристократическом, слезливом сентиментализме оказался заложен важный гуманистический смысл: все люди равно достойны уважения. А вместе с гуманистическим смыслом – и революционный потенциал: понимание того, что общество устроено несправедливо и что надо добиваться его переустройства на более справедливых, демократических основаниях. Именно этого добивалась в это время Великая французская революция, которая подарила миру лозунг «Свобода, равенство, братство».

Именно это осознание движет и Александром Радищевым, который в своем «Путешествии из Петербурга в Москву» не только гневно осуждает помещиков – «зверей алчных, пиявиц ненасытных», тянущих последние соки из своих крестьян, но и себя укоряет за бесчеловечное отношение к слуге: «Какое преступление сделал бедный твой Петрушка, что ты ему воспрещаешь пользоваться усладителем наших бедствий, величайшим даром природы несчастному – сном? Он получает плату, сыт, одет, никогда я его не секу ни плетьми, ни батожьем (о умеренный человек!) – и ты думаешь, что кусок хлеба и лоскут сукна тебе дают право поступать с подобным тебе существом, как с кубарем, и тем ты только хвастаешь, что не часто подсекаешь его в вертении. Ведаешь ли, что в первенственном уложении, в сердце каждого написано? Если я кого ударю, тот и меня ударить может. Вспомни тот день, как Петрушка пьян был и не поспел тебя одеть. Вспомни о его пощечине. О, если бы он тогда, хотя пьяный, опомнился и тебе отвечал бы соразмерно твоему вопросу!»