Мне ли не знать тебя и тьму, которая стоит за твоими изящными манерами.

Тебя выгнали из отеля — поэтому ты у меня и поселилась. Нет, ты сама себя выгнала, сказала ты, потому что организаторы ошиблись с количеством комнат и хотели, чтобы ты жила в одной комнате с чужим человеком. «Женщина-писатель», — сказали они, как будто это все меняет в лучшую сторону. Ты сказала про них: «Жадные сволочи». Тебе было некуда идти; у меня была лишняя комната, хотя мы так и не использовали ее.

— Как ты тут оказалась? — спросил я.

— Плывя по течению.

— От чего?

Ты приехала на какой-то культурный фестиваль.

— А он почему не приехал? Ну, этот, за которым ты замужем?

Ты не ответила.

— Ты от него уходишь?

Ты задержалась с ответом на лишнюю минуту.

— Ты знаешь это, — сказал я. — Ты знаешь это, и он тоже знает.

Я сказал это только единожды, но я намного старше тебя и знаю, что эти вещи — вот эти отдаления — чувствуются без того, чтобы их обсуждать. Мы же телепаты. Мы чувствительны к малейшим изменениям чувств, как сейсмометры.

Ты не была для меня совсем уж чужой. Мы были знакомы несколько лет.

Я встретил тебя, когда у меня кто-то был. Мы сидели в комнате. Какой-то писатель пригласил нас на ужин в свою маленькую, тесную квартирку. Это было удручающе. К счастью, мы к тому моменту накурились, и я помню тебя в белом платье, белом, как лето, полевые цветы и морские птицы. Ты сидела там, такая недотрога, как девственная ученица монастырской школы.

Ты сказала, что работаешь в издательстве, какая-то иностранная культурная организация, что ты тут на какое-то время и можешь делать свою работу с закрытыми глазами, даже во сне.

— А что еще ты можешь делать во сне? — захотелось спросить мне. Мне хотелось укусить твои губы.

Как неуместно. Я гнусный развратный старик.

А потом было что-то еще, какая-то встреча где-то там, я никогда не был силен в деталях.

Помню, ты говорила что-то на тему, что, возможно, хотела бы когда-то начать писать.

Я не спросил зачем, потому что я понимал. Но я спросил, чем еще ты хотела бы заниматься.