Прецедент или традиция? (По вопросу противостояния Константинополя и Москвы)

«Ввиду продолжающихся антиканонических действий Константинопольского Патриархата признать невозможным дальнейшее пребывание с ним в Евхаристическом общении»… – эти слова Священного Синода Русской Православной Церкви 15 октября 2018 года вошли в историю, создав прецедент, едва ли могущий вызвать положительные чувства.

Нам говорят, будто никакого иного решения в данной ситуации быть не могло, что это – временное решение. Но изза частокола слов о «братской любви» и «братском увещевании» всплывает главное, что пока вслух не называется, но само собой подразумевается – раскол.

Раскол… Страшное слово, которое не может оставить равнодушным никого из христиан. Если уж гражданская война, сметающая все естественные и привычные формы человеческих отношений – семью, родственные связи, нацию, государство считается одним из самых страшных бедствий, то куда страшнее церковный раскол, когда брат не просто восстает на брата, а отрицает духовнородственную и плотскую связь с ним. Ведь причащаясь из одной чаши Тела и Крови Христовых, мы не просто становимся сопричастными Ему телесно, мы становимся в буквальном смысле слова через Христа и во Христе братьями и сестрами. Что должно произойти, чтобы брат отверг брата или сестру?! Очевидно, какоето страшное преступление, физически не позволяющее открыть свои объятия и простить до семижды семидесяти раз (Мф. 18: 21, 22). Такое преступление, после которого мы и признать противоположное сообщество «Церковью» уже не смеем. Злодеяние, к которому не применимо правило о братском увещевании с глазу на глаз и при всей Церкви.

И не удивительно, что при всех межцерковных перипетиях, которые, увы, постоянно сопровождали историю Кафолической Церкви, разрыв евхаристического общения всегда признавался крайней мерой. Обычно Церкви стараются к ним не прибегать. Например, как известно, Константинополь не признает автокефалии Американской автокефальной православной церкви – акт, напрямую затрагивающий его интересы и территориальную целостность. Но не прервал евхаристического общения с ней.

Однако отныне и на неопределенный срок не только русские священники не вправе сослужить пресвитерам Константинопольской церкви, но и миряне не могут под угрозой епитимии молиться в ее храмах. Ведь, как известно, молитва мирян на Литургии представляет собой форму их сослужения в Евхаристическом таинстве, что Синодальным постановлением категорически запрещено. Дальше – больше. Как утверждают официальные комментаторы Синодального акта, подобная реакция будет иметь место не только по отношению к Константинополю, но и к Иерусалимской церкви, если та не поддержит нашу позицию и, например, допустит делегацию греков и «филаретовцев» в Великую субботу на таинство схождения Благодатного огня. Так и хочется спросить: а как они откажут им в этом?!

Сегодня многим на ум приходит сравнение нынешней ситуации с расколом между Западной и Восточной церквами в 1054 году. Действительно, сравнение вполне оправдано и по масштабу бедствий, и по накалу страстей, и по истории застарелых обид и недоразумений. А также, добавим, по тем амбициям, которые в значительной степени подкармливают взаимные претензии предстоятелей двух великих православных кафедр. Константинопольский архиерей еще в VI веке при св. Иоанне Постнике (582—595) включил в свою титулатуру понятие «Вселенский патриарх», чем вызвал бурю возмущения в Риме. Папа св. Григорий Великий (590—604) даже в пику своему собрату назвал себя «рабом рабов Божьих», но его увещевания не принесли успеха. Что же касается нас, то хотя наши претензии на первенство в Православной церкви родились позднее, их глобальный характер не вызывает сомнений. Третий Рим мыслился в сознании нашего древнего священноначалия не просто последним хранителем веры, но и первенствующей кафедрой. Или как минимум второй после Константинополя, хотя и это признавалось изрядным компромиссом.

Сегодня не любят вспоминать, что папистские претензии заявлялись не только в Риме, но в Константинополе, а также и в Москве. И во Втором, и в Третьем Риме для подтверждения собственных прав на первенство чести в то время любили ссылаться на «Константинов дар», подложность которого была широко известна повсеместно даже на Западе. А патриарх Никон (1652—1666) включил этот подложный акт в состав «Кормчей» – официального номоканона. Более того, главы наших Церквей вообще были уверены в том, что у Кафолической церкви должен быть свой единоличный глава, каким ранее был Римский папа. Папские прерогативы никто и не пытался оспаривать, обе стороны старались стать его преемником. Едва ли можно сказать, что старые страсти остыли – время от времени вулкан, как мы видим, нетнет да и просыпается.

Но имеется и одно существенное отличие. Не найдя удовлетворения своим претензиям, 16 июля 1054 года римские легаты, зайдя при полном стечении народа в храм Святой Софии, положили на алтарь отлучительную грамоту. В ней, перечислив все вины тогдашнего Константинопольского патриарха Михаила Керулария (1043—1058), отлучили того от Римской церкви. Правда, легаты тут же оговорились, что эта анафема никак не касается благочестивейших Византийских императоров и народа Константинополя, а сугубо Керулария и тех, кто следует за ним. Пару дней спустя с аналогичным письмом выступил и Синод Константинопольской церкви, отлучивший римских легатов, но ни словом не помянувший о самой Римской церкви. И несколько столетий, вплоть до падения Византии 29 мая 1453 года, Рим и Константинополь систематически обменивались делегациями, организовывали публичные дискуссии в надежде найти точку соприкосновения, позволяющую им преодолеть образовавшуюся враждебность.

Впрочем, такие ситуации случались и ранее не раз, и никогда не касались всей Церкви, но всегда конкретных лиц. Как правило, личное недовольство друг другом патриархи обличали в форму отказа от поминовения (не включали имена своих недругов в диптихи) или личного отлучения. Так было в период противостояния между Константинопольской церковью, с одной стороны, Римской и Александрийской – с другой, при появлении ереси несторианства (V век) при патриархе Нестории (428—431); между Римской и Константинопольской церквами при папе Феликсе и патриархе Акакии («Акакиева схизма») (V век), св. Мине и папе Вигилии (VI век) и т.д.

К слову сказать, с именем папы Вигилия (537—555) связан еще один интереснейший эпизод, где образ действий Отцов V Вселенского Собора мог бы стать достойным примером для нашего Синода. Когда папа решительно отказался участвовать в работе этого вселенского собрания, присутствовавшие на Соборе епископы исключили его имя из диптихов, но тут же оговорились, что «сохраняют при этом единство с Апостольским престолом».

Хотя, обратим на это внимание, такая реакция всегда возникала после принятия органами церковной власти официальных вероучительных документов, напрямую затрагивающих догматическую сторону православного вероучения. Исключение из диптихов и являлось крайним средством, на которое решались после чрезвычайных действий и событий, напрямую покушавшихся на чистоту учения Церкви.

В нашем случае мы имеем прямо противоположную картину. Константинопольская церковь, высшим органом которой признается Синод, а не синаксис или патриарх, не принял пока еще никакого официального акта об автокефалии, тем более такого, который мог бы поставить под сомнение чистоту вероучения Константинопольской церкви. Есть личная позиция патриарха Варфоломея, и нет публичных актов органов церковной власти. И если наше недовольство Константинопольским патриархом вполне оправданно, то при чем здесь вся Константинопольская церковь и Святая гора Афон?!

Территориальные споры? Но когда их не было?! Небесполезно напомнить, как в старину предстоятели Церквей реагировали на них. Как известно, императоры св. Юстиниан Великий (527—565), Юстин II (565—574), Лев III Исавр (717—741), Василий I Македонянин (867—886) и Лев VI Мудрый (886—912) своими законами перераспределяли границы Поместных церквей, передав изпод омофора Римского папы Болгарию, Балканы и некоторые другие епархии. Разумеется, это вызывало гневные протесты Римской церкви, но не привело к прекращению евхаристического общения ее с Константинополем и самими императорами. Их никто даже и не думал анафематствовать или исключать из диптихов. Можно ли с учетом сказанного согласиться с тем, что принятое 15 октября 2018 г. решение нашего Синода является единственно возможным при сравнении со сходными ситуациями, традиционным для решения межцерковных споров? Вопрос, думается, риторический.

И последнее: о полномочиях самого Священного Синода для принятия столь непопулярного решения. Как гласит Устав Русской Православной Церкви, ее высшими органами управления являются Поместный собор, Архиерейский собор и патриарх во главе с Синодом. При этом такой вопрос, как предоставление (или отказ от оной) автокефалии относится к исключительной прерогативе Поместного собора (п. 5 главы II Устава). Поскольку же данный вопрос, равно как и отношение с Константинопольской и иными Поместными церквами, затрагивают десятки миллионов православных христиан, то напрашивается естественный вопрос: почему данный конфликт во всем его многообразии не был принят к рассмотрению Архиерейского собора и Поместного собора, а решен 15 архиереями в состоянии крайней спешки?! Каким Уставом или иным документом предусмотрено, что именно Синод представляет всю Русскую церковь и выражает ее чаяния?

Поразительно также то, что, попросив патриарха Московского и Всея Руси Кирилла информировать «собратьев – предстоятелей Поместных Православных Церквей о позиции Русской Православной Церкви в связи с угрозой разрушения единства мирового Православия и призвать их к совместному поиску путей выхода из создавшейся тяжелой ситуации», Синод ни словом не обмолвился о необходимости рассмотрения данного вопроса в инстанциях повыше и помногочисленнее – Архиерейском соборе, например. Не говоря уже о Поместном соборе. Не предложил созвать Всеправославное совещание, как это рекомендовалось, в частности, предстоятелями Польской и Болгарской православных церквей.

15 октября 2018 года не случайно уже сейчас называют одним из самых черных дней в истории Русской Православной Церкви. Сделанного уже не вернешь. Но остается надежда на соборный разум нашей Кафолической Церкви и священноначалия, благоразумность и принципиальность мирян, если дело дойдет до Поместного собора, и общую молитву к Богу, Который вразумит нас. Поскольку собственных сил наших, очевидно недостаточно для борьбы с собственными страстями и амбициями.