«Прогресс» отрицательной нравственности… и общество будущего

I

Идея свободной личности, мерилом и универсальным ограждением интересов которой выступает право (закон), лишается своей содержательности и утрачивает основополагающее значение для доктрины индивидуализма, если мы проигнорируем вопрос о цели всемирноисторического развития человеческого общества, то, к чему следует стремиться. Что это за развитие, результат которого не определен?

Представление о прогрессе, поступательном движении истории от низших форм к высшим оправдывает себя лишь в том случае, когда присутствует убежденность в возможности достижения неких высших форм общественной организации. В противном случае, как легко убедиться, утрачивается сам критерий оценки, не с чем становится сравнивать бывшие и нынешние исторические события, невозможно определить значение тех или иных политических, правовых и социальных институтов, которые порождал гуманизм и либерализм.

Как известно, в общих чертах цель этих учений определена достаточно ясно: общество социальной справедливости и социального благоденствия, где потребности человека смогут, наконец, получить наивысшее удовлетворение. В крайнем случае, где будут заложены основы такого социального строя, при котором создадутся условия их удовлетворения, где индивидуальная свобода сможет реализовать себя наилучшим способом[930].

Хотя видение общественного идеала разнится между собой – от утопий, предельно конкретных по своему содержанию, до дискретных гипотез, где стремление к цели едва ли не подменяет ее саму, относительно интересующего нас вопроса это – частности. Существенным является другое: убежденность в первую очередь в самой возможности гармоничного построения общества на началах индивидуальной свободы, права и принципах социальной справедливости. Вера в то, что в условиях свободного рынка, конкуренции, правовых гарантий, закрепляющих «права человека», при наличии демократических институтов личная инициатива и свободное общество смогут принципиально (а, быть может, и окончательно) разрешить основные политические и социальные противоречия как прошлых, так и нынешних дней.

Самодостаточность этих начал такова, что сравнительно с ними становятся ненужными, малоинтересными и даже вредными некоторые формы, которые сопровождали человечество в течение тысячелетий его существования. В частности, достижение правового и социального идеала становится возможным только при принципиальном отрицании национальных основ (в любых проявлениях) во имя общечеловеческих ценностей. Если свобода личности есть главным образом социальноправовая и экономическая категория, то и определять ее нужно не только качественно и количественно (по реестру прав и свобод, закрепленных законодательно и государством реально обеспеченных), но и по территориальному признаку.

Почему «свободы», отстаиваемые гуманизмом, должны быть реализованы в отношении – в идеале, конечно, – любого лица и в любом месте? Потому, что человек везде одинаков. Кроме того, он потенциально может восхотеть реализовать свою свободу в любых условиях и в каком угодно государстве. Если все счастье человека – в его руках, если он и есть двигатель прогресса и великий преобразователь Вселенной, то стремление придать социальному идеалу, демократизму и «правам личности» общепланетарные масштабы (а в перспективе – космические) выглядит вполне последовательным. Если правовая норма закрепляет то, что разумом определено как «наилучшее», то разве можно разум ограничивать какимито внешними условиями? Здесь присутствует один неизменный критерий: способствуют ли условия развитию демократизма и гуманизма или нет. В результате и свобода, и право, и принципы социальной справедливости приобретают устойчивые космополитические черты.

Национальное с этих позиций воспринимается как «отжившее», «закостенелое», «замкнутое», «ограниченное». Плохим является национальное государство, потому что даже при всех демократических институтах, которые в нем функционируют, оно имеет свои самостоятельные интересы. Национальные границы сдерживают частную инициативу, волейневолей ограничивают свободу личности и, главное, экономическую ее составляющую, препятствуют общественным связям и формированию единого рынка. Плохим является и национальное право, потому что оно, в сущности, выросло из местных обычаев, нравов и содержит в себе массу рудиментов, несовместимых с идеей свободы и справедливости в современном понимании этих терминов.

Не отвечает запросам пытливого ума гуманиста и национальный дух, где превалируют свои традиции. Сравнительно с общечеловеческими ценностями они выглядят ограниченными и устаревшими, «цепляние» за них может являться основой межнациональных конфликтов. Международное, а вернее – интернациональное общение, говорят нам, лишено этих предрассудков, основано на незыблемых и единых нравственных ценностях, выработанных человечеством за тысячелетия своего существования, доступных любому сознанию, любому человеку с каким угодно цветом кожи.

Насколько бы ни были хороши с этой точки зрения национальные традиции, но они формировались во время «оно», т.е. морально и физически устарели. Гуманизм охотно признает их роль и место в общецивилизационном историческом прогрессе, но отказывается взять с собой в «новое время», где безальтернативно господствует правовой экуменизм.

Нация предполагает индивидуальность, исключительность, хотя бы в части признания за носителями ее духа и культуры собственных национальных интересов и задач. Либерализм не может смириться с этим, он знает категорию «индивидуальность», но только применительно к отдельной личности, а не к целым группам населения. Поэтому вслед за нацией должна уйти и единственная форма ее организации – государство. Этот вывод далеко не всегда напрямую провозглашается идеологами либерализма, но совершенно логичен, если мы учтем следующие обстоятельства.

Во-первых, для демократизма и гуманизма необходимо раз и навсегда отказаться от формы, которая всетаки позволяет если не сохранить, то, по крайней мере, способствует возрождению национальной идеи, совершенно неприемлемой для данной идеологии. Во-вторых, договорное основание формирования свободного общества, столь значимое для идеологии «личных прав», встречает в государстве своего вечного оппонента. Даже в условиях самой широкой демократизации общества верховная власть всегда рассматривает своих граждан в качестве подданных.

Отношения власти и подчинения не исчезнут до тех пор, пока существует государство, в своих целях интерпретирующее идею общего блага и порядка. Уже самим фактом своего рождения личность ставится в зависимость от государства, связано им. Например, предположим, что все государства мира принимают и закрепляют законодательно «права и свободы личности», но это еще не означает, что и механизм их реализации будет носить тождественный характер: гдето он полнее, а гдето беднее по содержанию. В одних политических условиях гражданское общество может играть большее влияние на политическую власть, а при других – меньшее.

В-третьих, если уж мы затронули вопрос о гражданском обществе, то следует отметить, что его идеологи исходили из того стойкого убеждения, согласно которому именно негосударственное общение является наиболее эффективным, оно же максимально соответствует интересам личности[931].

Те макроформы, первейшими из которых являются нация и государство, по мнению учителей индивидуализма, уже доказали свою несостоятельность в современных условиях. Лица имеют возможность организовываться в условиях гражданского общества лишь в том случае, когда никакая внешняя сила не в состоянии помешать этому процессу самореализации индивидуального «я». Именно об этой микроорганизации лиц, где в основании лежат сиюминутные выгоды и желания, как спасительной формуле максимального учета личных интересов и ниспровержения тоталитаризма в любых его проявлениях и говорит современный американский футуролог Э.Тоффлер[932].

Это предположение, казалось бы, подтверждается и практически. Национальные государства все более и более становятся интернациональными, факт их наполнения инородными элементами, иногда превосходящими по численности титульную (государствообразующую) нацию, не оставляет сомнений. В результате политические союзы становятся все менее и менее национальными.

Иными словами, государство, как тысячелетний тип организации и функционирования общества, должно уйти, уступив пальму первенства, к примеру, Всемирной Конфедерации Народов, субъектами которой могут (или должны) стать всевозможные человеческие союзы – малые общины, мининациональные сообщества, профессиональные союзы, религиозные секты и любые иные образования, вплоть до «клуба любителей пива»: мало ли по какому признаку люди захотят объединиться? В этот мир всеобщего счастья и благоденствия дороги открыты любому союзу, вне зависимости от того, по какому признаку люди объединены в нем. Более того, принадлежность к той или иной группе не есть – по мысли теоретиков этого направления – явление статическое, она не может ограничивать «священного права» человека на самоопределение: он вправе входить и выходить свободно из союзов в зависимости от своих настроений и планов, какими бы странными и мимолетными они ни казались.

Наконец, в-четвертых (и будем считать перечень закрытым, хотя при желании он может быть без труда расширен), нельзя забывать и о правовой составляющей будущего общества. Сегодня повсеместно национальные законодательства провозглашают свою зависимость от норм международного права, которым придается большая по сравнению с ними сила. Еще буквально сто лет назад ни один серьезный исследователь не осмелился бы высказаться об установлении приоритета норм международного права по отношению к национальным правовым актам.