Сплоченность либеральствующих мыслителей возможна главным образом только против чегото, но не для чегото. Содержание последнего остается зачастую подернутым дымкой неизвестности и противоречивости. История демонстрирует относительную сплоченность представителей философии гуманизма против общего врага и совершеннейшую разобщенность в те минуты, когда им была предоставлена возможность действовать позитивно. Примеры тому: Временное правительство в России 1917 г., Веймарская республика, демократически выбранные органы государственной власти в России конца 80‑х – начале 90‑х гг. прошлого века, и т.д.
Сплачивая всех своих сторонников в деле «преодоления прошлого», противостояния религиозному началу как охранительному, консервативному элементу общественной жизни во имя «свободы совести», либерализм на удивление оказывается бесплоден в части формирования единых этических представлений и в том числе выбора наиболее насущных практических мероприятий. Весь его стремительный и мощный порыв иссякает по мере достижения искомого результата – торжества светского сознания над религиозным. Он может отрицать и разрушать, но он не способен чтолибо создать. Сама психология прогрессистагуманиста есть отрицательная, не расположенная к какимлибо традициям, никогда не удовлетворяющаяся достигнутым результатом и полагающая, что заслуживает «лучшего» и «большего». Не сложно понять, что создать при таком настроении умов нечто качественно новое крайне трудно, если вообще возможно. Видимо, сторонники гуманизма и прогрессизма полагают, что жизнь сама все расставит по своим местам. Насколько обоснованны их прогнозы, мы увидим ниже.
Характерным примером подобного мышления являются следующие рассуждения современного немецкого исследователя П. Курца. Благо людей, считает он, есть лишь совокупность удовольствий и жизненных благ (вот где в полной мере проявляется высота помыслов и торжество духа!), поэтому высшим этическим идеалом гуманизма являются потребности и интересы человека, достижение человеческого счастья и улучшение жизни «здесь и теперь»[939].
Этика, по его мнению, составляет центральное место гуманизма и представляет собой множество этических высказываний. В отличие от этики христианской или вообще религиозной «современная» этика характеризуется следующими признаками. Она: 1) автономна; 2) устанавливает моральность человека, которая развивается при соответствующих социальных условиях; 3) предполагает утилитаризм как критерий оценки на основе достигаемых человечеством благ; 4) устанавливает правило, согласно которому человеческие поступки всегда зависят от конкретной ситуации, хотя и должны быть объяснены с точки зрения этики; 5) универсальна, и этот признак проявляется по мере развития человеческого общества, хотя переход человечества в качественно новую стадию своего развития должен привести к разработке новой системы этики, более универсальной по своему содержанию и стирающей национальные, культурные, религиозные и иные различия, и т.д.[940]
Но практическое применение принципов подобной утилитарной этики чревато серьезными последствиями. Нетрудно заметить, что предложенные средства не решают проблемы обоснования новой единой нравственности. Новая этика подвержена утилитарной оценке и проверке, что ниспровергает ее абсолютный характер: где присутствует личная выгода, там не может быть действия без интереса, не приносящего ничего «полезного» конкретному индивиду.
Оправдать собственное поведение? Помилуйте, нет ничего легче! Нужно лишь доказать, что оно преследовало цель удовлетворения личных интересов и получения блага. Оно не нравится вам? Но мнето что до этого! Конкретный запрет не был нарушен, закон не воспрещает вести себя подобным образом, поэтому никакие претензии приняты быть во внимание не могут. Впрочем, это только одна из вариаций на заданную тему. Ссылка на «социальную среду» дает возможность оправдать любой неблаговидный поступок. Например, можно утверждать, что виноват в дурном поступке не человек, а общество или «среда», в условиях которой он сформировался как личность. При таком подходе поднимает голову качественно иная идея, в частности, «сильного человека», ниспровергающего «старые представления»: ведь ктото должен предлагать «новую» мораль при изменяющихся социальных условиях. Одним словом, большего анархизма в сфере морали предложить, кажется, невозможно.
Любая этика должна обладать признаками всеобщности и абсолютности: все должны придерживаться определенных, конкретных правил поведения, которые следует исполнять безотносительно тому, подкреплены они нормами права или нет. Но какая же здесь может возникнуть всеобщность, если принцип удовлетворения личного материального интереса носит основополагающий характер, а потому уже любая нравственность является в первую очередь индивидуальной!
Чем чаще меняются внешние условия жизни, тем скорее конкретный индивид и все общество в целом стремятся к формированию новых этических норм. Безжалостное время не может ограничиться «старым» и всегда требует чегото нового, в данном случае новой этики и новой морали. Таким образом, никаких единых этических принципов, объединяющих «вся и все», создать не удается. Но отсутствие единой нравственности есть фактор, в принципе дезорганизующий будущее общество. Сами теоретики либерализма и гуманизма (а ведь следует умозрительно допустить, что не все члены будущего общества будут придерживаться именно либеральных убеждений и только «такой» этики) далеко не всегда согласны между собой в оценке тех или иных аспектов будущего правового идеала, тем более – в способах его достижения и организации соответствующих мероприятий. Чего же требовать от миллиардов простых обывателей, далеких от теоретических дискуссий и живущих по тем правилам, которые им предложены?
Таковы последствия последовательного развития отрицательной нравственности и идей всечеловечества в светской, антихристианской редакции и, чисто теоретически, ничего иного и ожидать нельзя. Но, казалось бы, современная жизнь демонстрирует иные факты – повсеместного обострения национального самосознания и даже некой болезненности, с которой сопровождается этот процесс.
Например, развал СССР происходил именно под эгидой «права на национальное самоопределение» «малых народов», входивших ранее в его состав. В нынешней России нетнет да и заходят упорные разговоры о возможности создания государства Татарстан, Дальневосточной республики, Уральской и т.д. Франция предпринимает усиленные меры по сохранению своей национальной культуры и отвержению англоамериканского влияния, но внутрисепаратистские процессы не минули и ее. Не в лучшем положении Англия, США, Канада и, что трудно было себе представить еще не так давно, Германия, из которой пытается выделиться Бавария.
Если мы понаблюдаем за массовыми мероприятиями, например спортивными, то результат этих наблюдений с большим трудом укладывается в рамки общечеловеческих ценностей и «единого общества», настолько чувствительны представители национальных союзов к успехам и неудачам своих кумиров. Так, может быть, предлагаемые читателю выводы неверны? Может, напротив, национальное чувство лишь прогрессирует по мере развития человеческого общества?
Здесьто и открывается удивительная картина практического приложения начал отрицательной нравственности на реальные условия нашей современности. Постепенно лишаясь своей индивидуальной культуры, признавая себя свободными от абсолютной нравственности (христианства) по мере движения к справедливому обществу будущего, национальные союзы выплескивают весь свой пыл на внешние признаки. Национальное самосознание начинает перерождаться в шовинизм и национализм в самых грубых и неприглядных их формах.
Это уже не тот гимн национальной идее, некогда объединявшей эти государства. Перед нами процесс стремительного распространения идеи национальной исключительности в самом грубом и материальном ее понимании. Понятно, что эти факты используются для нового обоснования идей правового экуменизма и безгосударственного общества, хотя, конечно, в данном случае посылка перепутана со следствием. Легко убедиться, что национальная исключительность представляет собой лишь один из видов атомичного разложения общества, лишенного твердых нравственных основ.
Даже если удастся побороть эти явления, можно с уверенностью предположить, что общество расколется по иному признаку: экономическому, религиозному и любому иному, который покажется нашим потомкам наиболее актуальным на конкретный момент времени. Никакого единства, не соединенного грубой и жесткой силой, отрицательная нравственность породить не сможет. По этой причине борьба не утихает, но принимает все более и более изощренные и неожиданные формы.
Не случайно вместо поэтапного объединения человечества и затухания межнациональных конфликтов по мере «прогресса» мы наблюдаем совершенно иной процесс. Начало торжества гуманизма ознаменовалось двумя страшными мировыми войнами, не до конца еще осмысленным противостоянием «свободного мира» и мира исламского, сектантством, терроризмом, массовыми сепаратистскими явлениями, масштабы которых не имеют аналогов в прежние «отсталые» времена.
«Никогда народы, – писал еще в конце XIX в. известный русский правовед А.Д. Градовский (1841—1889), – не поклонялись больше силе, как теперь… Средние века не выходили из мелких войн; новая Европа не выходит из вооруженного мира. Притом она знает и войны, и какие! Вся злоба, накипевшая в сердце… во время вооруженного мира, не знает границ»[941].
Утилитарный интерес, основанный на автономной этике, напрочь убивает духовное единство людей. Все становится подверженным сиюминутной выгоде, личному интересу, материальным устремлениям. Есть ли это процесс от «высшего к низшему»? Очень сомнительно. «Нам говорят, – продолжает Градовский, – что торговля должна объединить мир, что промышленные интересы свяжут человечество сильнее всяких нравственных уз. Средневековый человек постыдился бы (выделено мной. – А.В.) говорить это. Он сознавал, что он связан с другими нациями духовными узами, и связь эта едва ли не крепче, чем все торговые трактаты, которыми так гордится наше время». Интересно, что сказал бы Градовский о «нашем» времени?
Как следствие, дезорганизующая общество отрицательная индивидуальная нравственность возрождает к жизни главного врага индивидуализма – тоталитаризм, который, казалось бы, в новых условиях уже не мыслим. Для этого есть все основания.
Обратим внимание на следующие обстоятельства. Социальная структура общества всегда крайне разнородна, вне зависимости от того, говорим мы о сегодняшнем или будущем времени. Люди всегда различны (пол, возраст, воспитание, интеллект, уровень благосостояния, интересы, запросы и т.п.), поразному воспринимают те или иные ценности, демонстрируют далеко не всегда тождественную готовность к самопожертвованию ради неких нравственных начал. Разве общество живет чемто иным, чем единым нравственным идеалом и традицией? Попробуйте создать семью, не опираясь на уже известные вам образцы, при разномыслии супругов о содержании обязанностей, налагаемых на них браком.
Отнесем эту ситуацию на любой общественный союз и в результате получим неизменно отрицательный результат: союз развалится в очень скорое время либо должен удерживаться силой, препятствующей центробежному характеру складывающихся в нем отношений. Чем больше разномыслие, тем большие и по силе должны прилагаться усилия, дабы сохранить хоть какоето подобие порядка и организации. Общежитие возможно лишь при непременном условии самоограничения собственного «я», претерпевании известных неудобств лично «мной». Но во имя чего ктото согласиться пойти на такие «жертвы»? Утилитарных ценностей? В лучшем случае только до очень небольшого предела, при осознании, так сказать, нехитрой формулы: «Не делай другому того, чего не хочешь испытать в отношении себя».