Вся проблема, однако, в том, что здесь не говорится, что должен делать индивид по отношению к ближнему своему, речь идет, как легко убедиться, только о неделании. Уважать чужие «права» безотносительно к их содержанию не представляется никакой возможности, в этом случае мы совершенно игнорируем вопрос: а справедливы ли они? При автономной нравственности (по Курцу) эта проблема становится неразрешимой.
III
Можно – чисто теоретически – допустить существование общества, основанного на отрицательных началах индивидуальной утилитарной нравственности, но отнюдь не в тех условиях, которые формируются в современную и будущую эпохи. Максимальное удовлетворение потребностей человека предполагает невероятный, фантастический прыжок в области технологий, самое широкое использование природных ресурсов. Новое промышленное производство самим фактом своего существования решительно влияет на экологические условия бытия многих людей, род их занятий, здоровье и т.п. Социальное неравенство всегда приводит к жизни властные отношения – это закономерность природы любого человеческого общества, начиная с древнейших времен и до наших дней.
Соответственно эти обстоятельства не позволяют говорить о возможности построения и существования нового безгосударственного общества на анархических началах. Напротив, функции властных органов станут еще более широкими и разнообразными. Не обойтись без властей и при распределении накопленных обществом богатств: потребности людей все увеличиваются, и процесс их распределения становится все более сложным и многообразным.
Возможно, в иной ситуации, при господстве положительной нравственности, эти явления (увеличивающееся значение единой управляющей власти по отношению к индивиду и его зависимость от нее) легче принимались бы индивидуальным сознанием. Но при монопольном господстве автономной морали, где каждый сам себе судья, власть должна восприниматься еще более болезненно.
Как следствие, в противовес анархическим тенденциям она должна принимать максимально тоталитарный характер, контролируя практически все виды индивидуальной деятельности, не оставляя без внимания ни один вопрос, еще «вчера» разрешавшийся индивидами самостоятельно. Последовательно и закономерно идеи справедливого общества и отрицательной морали неизбежно порождают тоталитаризм.
Причем, что очень важно и прискорбно, человечество уверяют, что никакого тоталитаризма нет, что это и есть свобода, а тоталитаризм присутствует там, где сохранились национальные устремления и отказ от «свободы совести». Та свобода, которая остается индивиду, имеет лишь очень ограниченные формы: можно, как и обещалось, беспрепятственно переходить из одного союза в другой, допускается полигамный или лесбийский брак, можно ни во что не верить, но не более того.
Ни один исторический опыт построения общества подобного типа не дал еще никакого иного результата. Впрочем, можно уйти от этих крайностей (хотя и очень показательных), но разве деятельность наиболее развитых государств современного мира, исповедующих идеи демократизма и гуманизма, представляет нечто иное? Везде и повсюду (Англия, Франция, Германия, США, Канада) мы видим усиливающееся значение верховной власти в деле организации общества, обеспечения интересов индивидов, контроля и распределения благ. Почему в будущем, где, если верить прогрессистам, идеи просветителей и энциклопедистов расцветут пышным цветом, мы должны предполагать иной результат, чем тот, который нам демонстрирует история на попытках построения справедливого общества в прежние времена? Если ассоциировать государство с наличием силы, принудительной власти, то в этом отношении государство никак не исчезает, но принимает новые, невиданные ранее искаженные формы.
С учетом сказанного логичной, убедительной и удивительно точной представляется оценка, высказанная в свое время К.Н. Леонтьевым. «Я позволю себе по крайней мере подозревать, – писал он, – что тот слишком подвижный строй, который придал всему человечеству эгалитарный и эмансипационный прогресс XIX века, очень непрочен и… должен привести или ко всеобщей катастрофе, или к более медленному, но глубокому перерождению человеческих обществ на совершенно новых и вовсе уж не либеральных, а, напротив того, крайне стеснительных и принудительных началах. Быть может, явится рабство своего рода, рабство в новой форме, вероятно – в виде жестокого подчинения лиц мелким и крупным общинам, а общин – государству. Будет новый феодализм – феодализм общин, в разнообразные и неравноправные отношения между собой и ко власти общегосударственной поставленных. Я говорю из вежливости, что подозреваю это; в самом деле, я в этом уверен, я готов пророчествовать это»[942].
Вопрос только в том, что будут представлять собой органы управления будущим «справедливым» обществом? Повидимому, ответ на этот вопрос не так уж сложен. Если основным показателем успеха индивида является личная инициатива и наличие богатства, то, очевидно, Международная Конфедерация Народов будет находиться в руках небольшой группы олигархов, фактически контролирующих экономический рынок и самостоятельно определяющих, сколько нужно выдать «народам», чтобы удовлетворить их потребности и успокоить страсти.
Другое дело, что ценности, т.е. те виды благ, которые признаются в данную минуту наиболее значимыми, постоянно меняются. Во времена Маркса это были средства производства, сейчас пророчествуют, будто знание становится самой эффективной ценностью грядущего века и места олигархов от промышленности вскоре займут олигархи от науки[943].
Согласимся, что в данном случае это – частности, не имеющие существенного значения для оценки будущего общества в целом. Важно другое: индивид не будет иметь реального влияния на управление созданным для его же блага обществом. Понятно также, что господство политическое становится возможным только при господстве моральном, т.е. когда лица, обладающие властными полномочиями, сами формируют нормы утилитарной нравственности, позволяющие оправдать их действия, примирить индивидуальное сознание с предлагаемым ему положением вещей.
Не случайно любая тоталитарная доктрина или режим, полагавший одной из своих задач ниспровержение религиозных начал, вынужденно или нет, но приходил к изобретению светских ее аналогов: государственная религия Ж.Ж. Руссо, «Высшее Существо» Робеспьера, «моральный кодекс строителя коммунизма» и т.д.[944]
Но – важный момент – в отличие от традиционных религий (и в первую очередь христианства), содержание новоявленных «конфессий» целиком определяется верховной властью с точки зрения практической целесообразности, причем как в отношении «догматов», так и «обрядов». Нелепым было бы полагать, что эти «религиозные» нормы смогут сдержать чьито безнравственные помыслы и поступки. Можно умозрительно согласиться, что в отношении подданных, при последовательной государственной политике, эта «нравственность» может играть сдерживающую функцию, хотя при таком порядке вещей эта этика фактически получает значение правовых норм. Но в отношении к тем, кто формирует ее, подобная нравственность бессильна, как бессильна любая вещь перед своим создателем.
Некоторым диссонансом, как может показаться на первый взгляд, на этом фоне выступает экуменизм (искажение от греческого слова «ойкумена» – «вселенная») – религиозное течение, стремящееся сплотить человечество на почве единого вероисповедания. И хотя прародители экуменизма полагали, что основой «будущей религии всечеловечества» является христианство, свободное от конфессиональных разногласий, но дело идет к тому, чтобы присоединить к христианским догматам и первоосновы иных мировых религий. Впрочем, не только их, но и всех остальных, потенциально – мелких религиозных сект.
Кажется, в этом случае человечеству не грозят проблемы, связанные со светскими изысканиями в области этики и морали, что как сугубо религиозное движение экуменизм не имеет ничего общего с социальным идеалом. Но это – глубокое заблуждение. Идея «справедливого общества» также является основной для экуменизма, равно как и для светски образованного либерала или последователя социалистической доктрины. Разница заключается лишь в способе его достижения. Одним представляется, что панацея – «научные основы» нравственности, другим – единая религия как механическая совокупность всех мировых конфессий. Но и в том и в другом случае речь идет о создании нового мирового порядка и о том, кто будет реально управлять миром[945].
Практика Римской церкви показала, что формула «богатство – власть – нравственность» может действовать и при перемене мест, например: «нравственность – власть – богатство», т.е. господство в сфере нравственности неизменно приведет к реальному влиянию в части управления обществом и получению держателями «акций нравственности» новых благ.
Можно с уверенностью сказать, что помимо олигархов «от промышленности» и «от науки» уже появляются олигархи «от морали». Характерно, что Всемирный Совет Церквей – орган экуменистического движения, подтвердил его основную цель: создание сверхнациональной экуменистической «церкви» для приобретения международного влияния на мирскую, в частности – экономическую жизнь народов. В политике цель экуменизма – «мир без границ», «принципы демократии, защита прав человека», в экономике – «единое экономическое пространство», в идеологии – «единое духовное пространство»[946].
Как нетрудно установить, речь идет лишь о тривиальной конкуренции в сфере управления умами и экономикой, но никак не о качественно ином движении. Кстати сказать, нельзя сбрасывать со счетов тот факт, что попытки создания «новой» нравственности под эгидой «личных прав» и демократизма должны учитывать и несомненную конфронтацию между сторонниками светской морали и экуменистами. Сплачиваясь в борьбе за «единое пространство», так ли уж будут они солидарны, когда речь зайдет о позитивных действиях в этой области? Что сможет объединить миллионы экуменистов и десятки миллионов атеистов, а их всех вместе с миллиардами мусульман, язычников, буддистов и иудеев? Вот и новый повод для усиления и без того безграничной власти небольшой группы людей над «мировым сообществом». Ничего, что могло бы положить предел этим тенденциям, ни логика, ни исторический опыт, ни здравый смысл не предлагают.
Обратим внимание на последнее обстоятельство, которое представляется нам немаловажным для оценки современных политических событий. С момента зарождения либеральносоциалистических идей вопрос о форме государственного устройства понемногу стал утрачивать свое самостоятельное значение. Главное – те цели и задачи, которые принимало на себя государство, что при торжестве демократических институтов в принципе низводило указанную проблему на уровень рядовой. Кого, кроме узких специалистов, интересуют различия между президентской и парламентской республиками, конституционной монархией или парламентской?