С другой стороны, Люксембургские графы, чьи владения формально входили в состав Западной империи, установили тесные отношения с Французскими королями, которых поддерживали в военных столкновениях с Английским королем – вассалом Франции. Порой это приводило к самым фантастическим политическим комбинациям. Все были убеждены в том, что высшей политической силой на Западе является Западная империя. Но в то же время приходилось констатировать тот факт, что наряду с Западной империей в Европе существовали иные, подчас даже более мощные в военном и политическом отношении державы, не входившие в состав Империи, но и не заявившие о полном своем отторжении от нее. Первый пример – Французское королевство, игравшее практически всегда первую скрипку в Крестовых походах, процветавшее под властью своих королей, не упускавших возможность проявить свою силу даже на представителях Апостольской кафедры, которые были обязаны им многократной поддержкой и даже спасением. Если под последним понимать и знаменитое «Авиньонское пленение» с 1309 по 1378 гг. Римских пап.
Многие выдающиеся государи Запада позволяли себе принять титул «император» или почти что его синоним – «наихристианнейший король», но совсем в ином значении, чем это может показаться сегодня, – они лишь пытались подчеркнуть особое свое положение в христианском мире в связи с ведением войн против иноверцев. Так, в частности, поступали короли Франции, часто возглавлявшие Крестовые походы, и Испанские монархи, ведущие войны с арабами. И хотя это нередко делалось в противовес Германскому королю, «глупо понимать это как попытку создания какойто контримперии; ведь нет и не может быть какогото благоприобретенного права на исполнение функции katechon»[829].
И все же возникший алогизм между реальной силой и титулом чувствовали все, включая, разумеется, самого Французского короля, очень часто игравшего исключительную роль в политической жизни христианской Европы. И не случайно, когда престол Западной империи опустел, Французский король Филипп IV Красивый (1285—1314) выдвинул в качестве претендента на это место своего брата Карла Валуа, в верности которого был абсолютно уверен. Ничего нового в этом не произошло – уже отец красивого короля, Филипп III Смелый (1270—1285), вынашивал планы объединить все европейские земли под властью одной императорской короны. И отец, и сын были убеждены, что императорский титул даст им власть над всем христианским миром, т.е. над Ойкуменой.
В принципе Филипп IV был бы не прочь самостоятельно править и во Франции, в Италии и Германии, но посчитал нужным действовать чужими руками. Тем более что его невестка, супруга брата, Екатерина де Куртене, являлась преемницей императоров Латинской империи, 60 лет просуществовавшей на обломках Византийской империи. Таким образом, в идеале Французский король и его брат могли вполне легально претендовать на титул государя обеих частей (западной и восточной) недосягаемой, но оттого не менее желанной, Священной Римской империи – вечной и единственной, как сама Вселенная[830].
Увы, мечтам Филиппа IV не суждено было сбыться. 27 ноября 1308 г. князьявыборщики избрали императором Западной империи именно Люксембургского графа Генриха VII (1308—1313), который многократно претендовал на статус вассала Французского короля и пытался порвать с зависимостью от правителя той империи, главой которой сам же так неожиданно стал. Проникнутый высотой своего нового статуса, Генрих Люксембургский моментально изменил характер взаимоотношений со своим недавним покровителем и даже отказался от личной встречи с ним для подписания мирного договора.
Взбешенный Филипп Красивый захватил имперский город Лион, сделав его отныне территорией Франции. В ответ император Генрих VII компенсировал утраты тем, что поставил своего 13‑летнего сына Иоанна (1311—1346) королем Чехии и викарием Западной империи, присоединив чешские земли к личным (и временным) владениям своей семьи.
Попытка Филиппа Красивого была не единственной. Чуть позднее последний представитель династии Капетингов Карл IV (1322—1328) попытался обеспечить себе императорскую корону. Он попытался заручиться поддержкой Римского понтифика и курфюрстоввыборщиков, от голосов которых зависел его успех. Ктото даже предложил, чтобы императора назначал сам Римский епископ, но, разумеется, ничего из этого не получилось. Германские князья категорически не желали иметь своим государем француза, да и папе никто не собирался уступать столь важные полномочия, как выборы главы Западной империи[831].
Здесь мы имеем возможность наглядно убедиться в некоем замечательном феномене Западной империи. Ни Византия, ни Западная империя не знали узаконенного наследования императорского престола по родству. Но в Восточной империи василевс никогда не являлся правителем суверенной территории, входившей одновременно в состав Византии. При всех политических и военных перипетиях Византийская империя всегда оставалась унитарным государством. А потому Византийский император имел собственные земельные владения, как аристократ и представитель (как правило) политической элиты Империи. Но не имел другого титула, кроме императора Римской империи.
Напротив, Западная империя, вечно стоявшая на грани трех квалифицирующих признаков унитарного государства, конфедерации и федерации, допускала всевозможные хитроумные комбинации, некоторые из которых мы увидели выше. Если потребуется привести иные примеры, то как не вспомнить Польшу, корона которой принадлежала Чешским королям Вацлаву II (1283—1305) и Вацлаву III (1305—1306)? Более того, именно при них Польша осознала свое политическое единство и узнала вертикаль управления. Но тем не менее Чехия и Польша оставались разными государствами, и совпадение их правителей в одном лице ничего в политическом плане не меняло. Разумеется, ни о какой нормальной «государственности» или международной дипломатии в привычном смысле слова здесь говорить не приходится. Сам король Иоанн Чешский претендовал на несколько параллельных титулов, нисколько не думая над тем, что все вассальные ему территории могли бы составить нечто политически цельное и единое. Титулы являлись его личным правом и не приводили ни к каким последствиям[832].
Аналогично обстояли дела и в Англии, где лишь в IX веке образовалось монархическое и национальное единство – хотя и ненадолго, до вторжения Вильгельма Завоевателя и злосчастной для англосаксов битвы в 1066 г. при Гастингсе. А до этого на территории Англии существовало как минимум 7 государств, которые вели друг с другом ожесточеннейшую борьбу. Наконец, в IX столетии верх взяло королевство Уэссекское, правитель которого Альфред Великий (871—900) именовал себя «королем англов» и даже «василевсом», «Imperator Augustus»[833]. Но затем еще в течение нескольких столетий французы и англичане отделяли друг друга в постоянных столкновениях и дипломатических баталиях.
Почти до окончания Столетней войны (1337—1453 гг.) длился процесс постепенного распада Западной империи и появления на свет полноценных и уже национальных государств. Сама Столетняя война не была столкновением двух наций – англичан и французов. Сражались изза наследства, изза незаконного, как комуто казалось, присвоения чужих владений, изза посягательства сеньора на суверенные права вассала или, напротив, изза неверности вассала своему сеньору. «Столкнулись две системы договорной зависимости – оммаж против покровительства, – которые будет дополнять и модифицировать покупка временных приверженцев»[834].
Западная империя умирала, и тому было несколько причин. Главная заключалась в том, что универсальная власть Западного императора изначально покоилась на универсальной власти Римокатолической церкви, его праматери. Религиозный кризис, потрясший католический мир в XIII веке, постепенно переросший в движения, возвещающие скорую Реформацию, резко снизил авторитет Римского епископа и, как следствие, подорвал основания власти Западного императора.
Кроме того, складывающийся характер отношений внутри Западной империи, довлевшей над национальным духом, вынуждал западные народы к суверенной определенности. Как ни странно, но последними защитниками Западной империи оказались Римские папы, столетиями боровшиеся с императорами во имя всемирного господства Апостольской кафедры. Но теперь и им стало ясно, что идея восстановления единой Вселенской державы совершенно абсурдна. Более того, возникло небезосновательное опасение, что, став последним идейным защитником Империи, папство может совершить акт публичного самоубийства[835]. В конце концов всем пришлось примириться с тем фактом, что наряду и помимо Западной империи существуют некоторые национальные государства.
Решительные изменения претерпела и сама Западная империя. Перманентный процесс разложения единого политического тела на автономные политические образования со временем привел к тому, что Западная Римская империя стала ассоциироваться с одной нацией. Уже после 1430 г. все чаще и чаще в официальных документах встречается словосочетание «deutsche Lande» («немецкие земли»). Но поскольку сюда попадали помимо германцев еще венгры, скандинавы и поляки, допускалось уточнение – «Alemanica nation», «германская нация». В 1441 г. в документах были объединены понятия «Sacrum Imperium» («Священная империя») и «germanica nation» («германская нация»). А в 1486 г. впервые появилось официальное наименование – Священная Римская империя германской нации («Heiliges Romisches Reich deutscher Nation»).
И хотя эта Империя состояла из этнических немцев как титульной нации, далеко не все германские политические союзы вошли в нее; многие из них образовали собственные карликовые государства. Зато негерманские народы, во множестве проживавшие на территории Западной империи, влачили жалкое существование на вторых ролях. По сравнению с блистательной Византией это было резким шагом назад. Возросла ксенофобия, и вскоре у немцев начала открыто проявляться антипатия к французам и итальянцам – разумеется, реакция этих наций была соответствующей. Появились немецкие пророчества, согласно которым Германия должна взять на себя руководящую роль в мире и однажды, как при Карле Великом, снова завладеет им, когда изберет сильного императора, реформирует Церковь и выберет папу не в Риме, а в Майнце, заменив Ecclesia Romana («Римская церковь») на Ecclesia Germanica («Германская церковь»)[836].
Показательно, что в ходе процесса выделения национальных государств современники пользовались категориями и представлениями имперских времен. Ссылаясь на то, что «империя сейчас в осколках», заключали, что «каждый король является императором на своей родине». «Подобно тому как Рим есть communis patria, также и корона королевства суть communis patria», – писал один французский юрист. Иными словами, идея римского суверенитета и верность Риму, как универсальной империи, была перенесена на национальное государство[837].
Да, Западная империя умирала, но ее имперское естество очень долго сопротивлялось новым веяниям времени. Хотя к началу Тридцатилетней войны (1618—1648) уже можно было с полным правом говорить о появлении наций, но еще в эту эпоху верность долгу, принадлежность к тому или иному вероисповеданию и зависимость от конкретного сеньора значили больше, чем преданность своей стране. А на политической арене выступали не столько Испания и Франция, сколько Габсбурги и Бурбоны – их правящие династии. После возвышения Испании именно выходцы ее королевского дома начали претендовать на имперские инсигнии. Династия Габсбургов правила не только в Испании, но и в Австрии, Тироле, Каринтии, Венгрии, Штирии, Силезии, Моравии, Богемии, Бургундии, Бельгии, Люксембурге, Эльзасе, Сицилии и Сардинии. Не говоря уже об американских колониях. Их девиз «Austriae est imperatura orbi universe» («Австрии назначено править миром») и концентрация власти вызвали жесткую реакцию Франции, короли которой также мечтали видеть себя в качестве императоров Священной Римской империи. Впрочем, как известно, ни одна, ни вторая сторона этого геополитического конфликта не добилась поставленной цели[838].
Здесь много поводов для размышления. И то, что с появлением национальной империи на Западе сама идея этого феноменального политического устройства подверглась жесткой ревизии. И тот факт, что падение «Второго Рима» состоялось накануне рождения «Третьего Рима» – Римская империя не откатилась на Запад, она нашла себе преемника на Востоке.
IV. Российская империя и империи Запада; некоторые особенности имперской политики
«Святая Русь» не без труда приняла имперскую форму, хотя непосредственно пребывала в ней с самих истоков своего рождения. Разумеется, было бы совершенно неоправданно искать прямых тождеств между Русью и Римской империей – история не знает повторений. Византия, как христианская держава, возникла изначально в виде империи. Россия же формировалась как периферийная, с точки зрения византийцев, страна, к тому же на протяжении нескольких столетий фактически утратившая свою самостоятельность и раздираемая внутренними междоусобицами. Понятно, что и процесс формирования титульной нации (русской или великорусской) происходил качественно иначе, чем у ее великой предшественницы. На протяжении веков Русские княжества не являлись национальными государствами в привычном для нас смысле, да и сама Русь не была единым государством. То же аморфное состояние, которое мы видели на Западе, которое издалека цементировала императорская власть Византии и Вселенский патриарх в Константинополе, регулярно направлявший на Север архиереев для управления русскими епархиями.