Но после кончины Людовика Немецкого Восточную Франкию ждала та же участь: Карломан II (830—884) унаследовал Баварию, Карл Толстый (839—888) – Алеманию, Людовик Дитя (835—882) – Саксонию, Тюрингию и Франконию[813]. Увы, династию Каролингов ждала печальная будущность: отпрыски Карла Великого один за другим умирали в молодом возрасте или рождались с тяжелыми болезнями. Карломан II, старший из сыновей Людовика Немецкого, в 35 лет был разбит параличом и через два года отрекся от престола. В 880 г. у его брата – Людовика III Дитя в 33 года также обнаружились признаки тяжелого недуга, и он скончался в 882 г. Папа Марин I (882—884) спешно венчал императором Карла Толстого. Но новый владыка Западной империи в 887 г. сильно заболел, отказался от императорской короны и вскоре скончался от инсульта[814].
Возникла парадоксальная с точки зрения правоведения ситуация – формально Западная империя существовала, и множество политических образований на ее территории, включая королевство Италия, не претендовали на статус государства в привычном для нас понимании. Короны остальных западных государей являлись всего лишь титулами, позволяющими определить место их носителей в иерархии властной пирамиды. Однако они не могли быть положены в основание политической самодостаточности. Помимо королей существовали еще герцоги и бароны, графы и маркизы. Все состояли друг по отношению к другу в определенной зависимости, но на вершине этой пирамиды блистал император. Пусть обладавший номинальной с политической точки зрения властью, но зато зримо являвший образ Империи.
Как тонко заметил один историк, «королей было много, но лишь императору были свойственны соответствующие прерогативы. Он был высшим среди западных государей, он был королем королей»[815]. Без императора не могло быть королей, как в свою очередь без королей рушились остальные, низшие ступени социальной иерархии. Герцог обязан был присягать на верность какомунибудь монарху, иначе, вассал без господина, он становился фикцией, ничем. Императорская корона не стоила ничего, но она попрежнему являлась основанием всего политического быта Западной Европы.
При внешней анархии соблюдалась, тем не менее, строгая иерархия титулов, нашедшая свое основание в таинстве коронации и помазания на власть. Начиная с Карла Великого, все его преемники единственно помазывались как императоры священным елеем непосредственно Римским папой или в редких случаях его представителем. И ни один король, включая таких авторитетных правителей, как властители Франции и Англии, не пытался претендовать на совершение данного обряда над собой. Они были королями, но не императорами – император мыслился исключительно в единственном лице. В свою очередь ни один герцог или граф не чаяли примерить на себя королевские инсигнии.
И эта сложная система государственного устройства Западной Европы попрежнему весьма слабо ориентировалась на национальное начало. В свою очередь королевства, существующие под сенью имперской идеи, сохраняли независимость от императора в той мере, в какой это позволяли обстоятельства. Сильные образования – Англия и Франция, Бавария и Аквитания, Фландрия и Бургундия, так же точно не позволяли императорам вмешиваться в их внутренние дела, как и ранее Каролинги по отношению к Константинополю.
Но и эти «тяжеловесы» Средневековья национальными государствами не являлись. Более того, в Европе не было еще наций в современном смысле слова. Области нынешней Германии, Франции. Италии, Испании представляли собой множество небольших образований, которых главным образом объединяла преданность конкретному королю, герцогу или графу[816].
Чрезвычайно важно, что, в отличие от античных времен, где слово patria («родина») объединяло в себе все политические, религиозные, этические и моральные ценности, во имя которых человеку стоило жить и умирать, в Средневековой Европе этот термин почти вышел из употребления. Patria стало обозначать место рождения, «малую родину» человека – не более того. Правильно было умирать за господина, за веру и Империю, но только не за patria. Истинной patria каждого христианина являлось Царство Небесное, небесный Иерусалим[817].
Справедливо отмечают, что Франция последних Каролингов и первых Капетингов не совпадала с территорией ни современной Франции, ни римской Галлии. Сама Франция не представляла собой конкретного государства: хотя существовал Французский король, понятие «сеньории» в сознании людей того времени вытеснило понятие «государство». Границ как таковых просто не существовало, и очень долго, как и очень часто, население не знало, проживает оно на территории Западной Римской империи или Французского королевства.
Кому принадлежало то или иное графство или герцогство, решала не национальная принадлежность, а сугубо феодальноправовые понятия. Можно было быть вассалом Французского короля, но не являться его подданным – как, например, графы Фландрии, Шалони, Валентинуа, Прованса. Графы Шампани целое столетие являлись вассалами Западной империи и лично германских Гогенштауфенов по трем французским владениям, и король Франции не имел по отношению к ним никаких феодальных прав, хотя и здесь назывался королем. Аналогично этому по некоторым своим континентальным владениям Английский король являлся вассалом Французского короля[818].
С течением времени представители династии Каролингов, родовые франки, все более и более утрачивали влияние на политическую жизнь Запада. Но очевидная слабость Каролингов вовсе не означала, что идея Империи оказалась позабытой. Просто теперь она нашла себе того проводника, который по своим качествам наиболее соответствовал этому статусу.
Вследствие слабости правящей династии в ноябре 911 г. франки собрались в Форхгейме и избрали новым королем Конрада (911—918), проигнорировав наличие в Западнофранкской державе потенциального преемника из рода Каролингов. Новый король попытался лишить власти Генриха Птицелова (876—936), сына Саксонского герцога Оттона Сиятельного (880—912), но потерпел поражение от саксонцев. В результате Саксонский герцог получил относительную самостоятельность. Вслед за Саксонией началось отпадение от Франконии Швабии и Баварии. И хотя синод германских епископов в Хознальтхейме в 916 г. встал на сторону франков, им суждено было смириться с тем фактом, что Саксония, Бавария и Швабия стали племенными герцогствами, руководимыми своими правителями. Королю Конраду, скончавшемуся в 918 г., пришлось до самой смерти довольствоваться своим племенным герцогством Франкония, не более того[819].
В мае 919 г. состоялось уже совместное собрание саксов и франков, где Генрих I Птицелов был представлен в качестве нового короля Восточнофранкской державы. Ему противостояли свободные короли Баварии и Швабии, которых германцы избрали в виде противовеса саксам. Однако в скором времени швабы без вооруженного сопротивления признали власть Генриха I. Затем саксонец заявил претензии на исконные земли франков. В 920 г. он вторгся в Лотарингию, ранее отделившуюся к Западнофранкской державе, и присоединил ее к своим владениям. Король Карл III Простоватый (898—922) попытался защитить эти земли, но силы были равны; 7 ноября 921 г. он и Генрих заключили соглашение, согласно которому первый был назван королем западных франков («rex Frankorum occiedentalium»), а второй – королем восточных франков («rex Frankorum orientalium»). Таким образом, впервые молодое германское государство, саксонское в своей основе, получило международное признание[820].
Со временем Саксонская династия стала столь мощной, что Генрих I рискнул в оскорбительной форме отказаться от выплаты дани венграм, которых затем разбил в 933 г. Когда Генрих наконец скончался 2 июля 936 г., он был назван современниками «величайшим королем Европы» («maximus regnum Europae»)[821].
В полном пренебрежении с традициями Каролингов покойный государь не стал дробить свою державу между сыновьями, но назначил единственным наследником и преемником младшего сына Оттона. Незадолго до смерти Генрих созвал «хофтаг» («придворное собрание») в Эрфурте, где получил согласие остальных магнатов на передачу власти сыну. В соответствии с этой договоренностью 7 августа 936 г. Оттон I Великий (936—973) был избран королем[822]. А 2 февраля 962 г. папа торжественно короновал его императором Западной Римской империи и принес ему клятву верности. Начиналась новая страница в истории Западной Европы[823].
В 962 г. Оттон Великий восстановил Западную Римскую империю и принял титул Imperator Romanorum et Francorum («император римлян и франков»). Но еще более категорично свои права на императорство всей Римской империи заявил царственный внук великого саксонца Оттон III (983—1002). После процедуры коронации потомок Византийских самодержцев (по матери) и Германских королей (по отцу) без всяких внутренних колебаний велел именовать себя «Августейшим императором римлян» («Romanorum imperator augustum»). На королевских документах вместо восковой печати теперь подвешивался свинцовый медальон, на одной стороне которого была изображена голова Карла Великого, а на другой – щит со знаменем и надписью: «Renovatio imperii Romanorum» («Возрождение Римской империи»). Чуть позже была изготовлена печать самого Оттона III с надписью «Aurea Roma» («Золотой Рим»)[824].
В горячих мечтах Оттону III рисовалась восстановленная в прежних размерах Священная Римская империя. Остальные земли, населенные христианскими народами, но не вошедшими в состав его Империи, должны были стать союзниками римлян («amici et socii populi Romani»)[825]. Глубокий почитатель византийской политической мысли и стратегии Карла Великого, Оттон III четко разделял политический статус королевств и Империи. Помимо королевской администрации, повсеместно создавалась администрация имперская, подчиненная непосредственно императору. Сохранив особый статус Ахену – любимому городу первого императора Запада, Оттон III вознамерился сделать Рим столицей возрожденной Римской империи. Помимо консолидации германских земель, Оттон III обращал деятельное внимание на Восток, желая распространить свое, имперское, влияние на страны, лежащие на границе с его государством.
В 1000 г. он демонстративно приобщил к Западной империи Польшу, а Польский король Болеслав I Храбрый (992—1025) получил титулы «брат и соратник Империи» («frater et cooperator imperii») и «друг римского народа» («amicus populi Romani»). Кроме того, с разрешения императора Польша получила собственную церковную организацию, независимую от Германской церкви, зато напрямую завязанную на Римскую кафедру. Годом позже, в 1001 г., аналогичная акция была проведена в Венгрии. Следует особенно отметить, что политика императора Оттона III была активно поддержана Апостольской кафедрой, искренне заинтересованной в восстановлении территориальной целостности Римской империи. При этом сами папы ставились императором на кафедру без какихлибо попыток хоть както закамуфлировать зависимость Римской церкви от политической власти – Оттон III и здесь точно копировал практику Византийских царей и Карла Великого. Правда, самому ему не удалось реализовать свой идеал – 24 января 1002 г. Оттон III внезапно скончался, но его преемники последовательно шли в этом направлении[826].
Приведем одну довольно пространную цитату, очень точно выражающую средневековое политическое сознание на императорскую власть. «Привлечение любых современных воззрений на государство для описания средневековой ситуации будет исторически неверным; это в равной мере относится и к сознательному и к неосознанному исследованию унифицирующих и централизующих идей. Ни для императора, который мог назначить и низложить папу, ни для папы, освобождающего императорских или королевских вассалов от присяги своему сюзерену, единство Respublica Christiana даже на мгновение не могло быть поставлено под сомнение.
Тот факт, что не только Германский король, но и другие христианские короли принимали титул императора и называли свои державы империями, что они получали из рук папы мандаты на миссионерскую деятельность и крестовые походы, т.е. юридически оформленное право на приобретение территорий, не только не отменял основывающегося на привычной локализации и надежном порядке единства Respublica Christiana, но, напротив, только укреплял его. В христианском понимании императорской власти мне кажется чрезвычайно важным, что для веры христианского Средневековья должность императора не означала такого института абсолютной власти, который вбирал в себя и поглощал все прочие административные институты. К конкретной королевской власти, к короне, т.е. к господству над определенной христианской страной и ее народом, добавляется сила, осуществляющая миссию katechon, с ее конкретными задачами и миссией. Она выше короны, но это не вертикальное, прямое и непосредственное возвышение, не королевская власть над королями, короны над коронами, не продолжение королевской власти и тем более (как будет позднее) не часть династического владения, но некое поручение, исходящее из совершенно иной сферы, нежели достоинство королевской власти. Imperium есть нечто добавляемое к самостоятельно сложившимся образованиям, подобно тому, как сакральный язык культа империи, происходя из иной сферы, добавляется к языкам различных стран и народов»[827].
Эта политическая конструкция «имперской конфедерации», если можно так выразиться, была чрезвычайно долго распространена на Западе. Например, еще в XI, XII и даже в XIII в. такое могущественное королевство, как Франция, представляло собой всего лишь теоретическую совокупность различных княжеств и герцогств; единого политического общества, как такового, просто не существовало. Когда Французский король Людовик VI Толстый (1108—1137) попытался поставить своего кандидата на Фландрию, его быстро отрезвили: «Король Франции не имеет никакого права на избрание графа Фландрского». Столь же неудачной была его попытка водворить своего ставленника на место герцога Нормандии. Впрочем, такое положение дел нельзя квалифицировать и как состояние анархии: везде существовали суды и местное управление, законы и налоги, аккуратно и строго взыскиваемые в пользу казны, и даже парламент[828].