Когда мороз крепчал настолько, что воздух осыпался бриллиантами замерзшей влаги, в деревню приходил Китаец.
Китаец был негром, потому и прозвали Китайцем. Кузьмич его в лесу еще младенцем нашел. На молоке да Лялькином меде Китаец смышленым вырос. Молчал только постоянно. Подходил к зеркалу, смотрел, проводил руками по лицу — молчал.
Китайца немного побаивались. Хмур, угрюм и черен. Кузьмич пытался было объяснить, почему он как полено обгоревшее цветом, но никто не понимал. Думали, может, болеет чем, так и относились.
Ушел в лес Китаец. Сначала никто не заметил, потом забыли. Приходить стал только в самую злую стужу. Придет, постоит, помашет над головой кулаком, уйдет…
— Дурак, — говорил Лялька.
— Что-то хочет, — отвечал Кузьмич.
Как только наступило лето, на деревьях взорвались почки и листва пронеслась по кронам зелеными всполохами, в деревню вернулся Китаец. Вернулся не один. С десятком таких же черных, как отработанный мазут. Начали ходить по домам, стучать в окна, требовать внимания.
Собралась деревня. Китаец сказал, что теперь все будет по-другому: он долго терпел, что его никто не замечает, потому что черный, но он теперь не один и хочет привилегий. Лучший дом. Пасеку Ляльки, коров Кузьмича и бабу самую красивую.
Кузьмич спустил на Китайца цыганского медведя, который уже три дня как пригрелся у него на дворе. Если каждому китайцу отдавать лучшее только потому, что у него рожа другого цвета, никаких коров не напасешься.
Медведя табор проходящий бросил. Надоел. Кузьмич его к себе забрал. Теперь хоть кормить есть чем.
Мяса вяленого с Китайца много получилось, а медведю все равно, какого цвета у этого мяса была кожа.
Дзен
Лялька знал, что у Кузьмича припрятана валюта. Зачем она ему, не понимал. В столетней деревне деньги были не в ходу — натуральный обмен.
— Зачем тебе валюта? — спрашивал Лялька.
— Дзен, — отвечал Кузьмич.
Лялька помнил, что еще до столетней деревни Кузьмич искал по свету просветления. Судя по молчаливости, угрюмости, нелюдимости — нашел. Иногда, когда зима отступала и в глаза апельсином брызгало солнце, Кузьмич выходил во двор, складывал аккуратную кучку из валюты, разводил костер. Соседи крутили у виска.
Лялька уже не спрашивал, зачем Кузьмич жжет деньги. Все равно не станет объяснять. Ухмыльнется, как всегда, в бороду, прищурит глаза и еще одну кучку сложит.
В то утро Лялька с утра занялся самогоном. По единственной утоптанной дороге в деревне в сторону ближайшего города удалялся Кузьмич. Лялька догнал Кузьмича. Последние сорок лет Кузьмич не покидал деревню, ничего хорошего его уход не предвещал.
— Куда? — спросил Лялька.
— В Москву, — ответил Кузьмич, поправил на плече старый армейский вещмешок с валютой, хмыкнул, прищурился и ушел.