Психолог

Кузьмич вообще странный был. Никто не знал, чем он всю жизнь занимался, как вообще в деревне появился.

Ляльке иногда рассказывал, но тот распространяться не любил. Ходили слухи, что еще лет восемьдесят назад Кузьмич просветления достиг, пока в дацане бурятском крышу чинил, да потом на бабах свихнулся — просветление как рукой сняло.

Скоро в деревне появился психолог. К нему Санька первый ходил. Говорил, что тот скрываться приехал. Какая-то пара к нему на прием в Москве хаживала: что-то не ладилось у них. А он возьми и оприходуй бабу. Ну, муж и пообещал ему причинное место отрезать, высушить да собакам на его глазах скормить. Видимо, убедил.

Психолог хороший оказался. Вся деревня к нему бегать начала. Как дочура Катькина сходила, так пошла молва, что замечательный. Даже как-то жизнь в деревне налаживаться стала. Улыбаться начали все друг другу да долгих лет психологу желать. Ходили счастливые, как запойный после капельницы. Только Кузьмич хмурый после психолога был, словно чуял что. Ляльке говорил: дурость какая-то. Лепит про сознание, подсознание, бормочет там, а сам как будто не верит в то, что думает. Так и говорит: «Куда уж мне понять дуальность мира». Но всем помогает. Вон Катькина дочура даже мужиков бояться перестала и на радостях понесла.

Лялька плюнул и тоже пошел. Да не успел. Пришел к дому психолога, дверь открыта. Зашел — а тот повесился.

Кузьмич говорил, что не выдержал. Всем помог, на путь наставил, а о своих проблемах рассказать некому было. Вот и удавился.

Хоронить не стали. Полежал, засох.

Кузьмич потом им печку топил.

Молоко и мед

Катьку в деревне не любили. Оттого и жила от всех отдельно, возле реки. Кузьмич да Лялька навещали ее. Лялька медом угощал, Кузьмич молоком.

Затравили, загнобили. Если бы Катька определилась между красотой и умом, может быть, нормально все было бы. А так, мужики пойдут к ней — так ей ни один не подходит, ростом не вышел, рожей кривой, второй недостаточно начитан. А кто такую любить потом будет? Жены мужиков так себе уяснили: раз Катька такая придирчивая и от их мужиков гулящих отказывается, значит, они, жены — совсем убогие, коли живут с ними.

Говорили, что Катька раньше в Санкт-Петербурге жила, да как-то не сложилось. Дочура больная получилась, климат тамошний никудышный все легкие изъел. Так и появилась Катька в столетней деревне.

А в деревне невзлюбили. За красоту. Хату поджигали. Гадости и сплетни распространяли. Мужики потемну ловили, тискали, бабы козни строили. Все равно Катька с гордо поднятой головой ходила. Надломись ты немного, глаза в пол опусти — народ понимать начнет, камни вслед бросать перестанут. Неугомонная, ничего не боялась. Плевать на всех хотела.

Без Кузьмича и Ляльки с голоду бы померла. Только им улыбалась. Ляльке или Кузьмичу нет бы бабу подобрать, но, видимо, молва людская не позволяла. Так и таскали ей продукты, в глаза смотреть боялись, словно вину какую чуяли.

Ждала Катька, ждала — обозлилась совсем. В деревне появляться перестала — к речке за водой выходила и все. Поседела, будто пеплом ее обсыпали. Сгорбилась. Ворожить начала.

Наворожила. Бабы в деревне бесплодными стали. Катьку, конечно, заподозрили сразу, рожу уксусом облили и язык отрезали. Толку никакого. Только хуже сделали: ненавидеть некого стало.