Махкамбаев начал злиться:
— А у меня за весь завод и за пять тысяч рабочих, и за план еще. Понял?
Иванов, уже уходя, по простоте душевной брякнул:
— А вдруг это авантюра, Салим Маджидович.
— Ну ты даешь...
— Что ж, время покажет, — Иванов повторил фразу начальника цеха Попова. Это сегодня и его позиция.
На том они расстались. Значительно позже, рассказывая Махкамбаеву о разговоре с Ивановым, я передал услышанную от него фразу по поводу взгляда их обоих на работу в новом режиме: «Дружба дружбой, а табачок врозь». Махкамбаев рассмеялся:
— Они все там — и Иванов, и Попов с Галушкиным — фанатично влюблены в электролизное производство и досконально знают его. Но ведь весь завод — это огромный, растущий, живой и меняющийся организм...
...Пятый месяц работа на двух корпусах идет в новом режиме.
В цехе обожженных анодов Манон Очилдыев, облаченный в черную суконную куртку, такие же штаны и валенки на толстенной подошве, надевает на лицо защитную маску и сразу становится похожим на марсианина из фантастического кинофильма. Он зовет на помощь своего дружка Барата Акрамова:
— Пойдем. Пора второй огонь зажигать!
Барат тоже водружает на голову войлочную шляпу со щитком и зажигает второй огонь. Но больше всего он любит, когда зажигают третий огонь, потому что тогда печь работает на полную мощность...
Солнце в придачу
В сторону Брянска они вытолкнули тяжеловесный состав с углем и споро шли обратно. Втянулись в горловину Сухиничей. Дальше открывалась сверкающая на солнце россыпь станционных путей, расходившихся веером. Помощник машиниста подал голос:
— Двадцать четвертый, белый! (В пределах станции белый свет светофора означает то же самое, что зеленый).
— Вижу двадцать четвертый белый, — привычно повторил Козлов и высунулся из кабины, чтобы смахнуть пыль со смотрового стекла.
— Двадцать четвертый перекрыли! — закричал вдруг помощник. — Тормоз, Лексеич!
Козлов, занятый своим делом, ничего не слышал за грохотом колес. Он увидел стоявший поперек пути тепловоз, когда до него оставалось несколько метров...
— И что было дальше?