Фрески, скульптура и архитектурные детали этих ранних пиренейских церквей, как мы убедимся позже, служили неиссякаемым источником вдохновения для каталонских архитекторов XIX века, таких как Пуиг-и-Кадафалк, Доменек-и-Монтанер и, конечно, Антони Гауди. Перевезенные в Барселону фрески произвели сильное впечатление и на более поздних каталонских художников, особенно на Жоана Миро, которому случалось подолгу бродить по музею каталонского искусства. Вглядевшись в детали этих фресок, вы поймете почему. На одной стене Давид убивает Голиафа. Гигант одет в подобие кольчуги и похож на огромного червяка. Он как бы плывет в воздухе. Рука его странно торчит — этакий отдельный, очень непропорциональный плавник, часть тела, живущая своей жизнью. Понимаешь, что где-то ты это уже видел. Конечно: это руки и ноги, лишенные тел, которые в ХХ веке писал автор «Монтре», разрозненные фрагменты человеческого тела, заполняющие пространство картины. Миро всегда нравилось метафорическое, мифическое, сказочное. И наконец, есть общие черты более формального свойства. Четкие жесткие контуры, характерные для каталонской живописи романского периода, плоские декларативные формы на чистом фоне, значительная удаленность изображений друг от друга, подчеркивающая плоскость пространства между ними, — все это в духе Миро. Хотя, разумеется, правильнее сказать, что это Миро работал в стиле романской живописи. Кстати, брата Гифре Волосатого тоже звали Миро, а Жоана Миро очень привлекали волосы.

Средневековые потомки Гифре, графы Барселонские, правили отчасти по «контракту», отчасти по праву сильного. Свободолюбие и воинственность каталонских крестьян Темных веков, упорно сопротивлявшихся приказам как иноземных завоевателей, так и местных властей, укоренились в каталонском характере еще в Х веке, став источником не только известной вражды тех времен, но и всего последующего противостояния Каталонии и Кастилии. Феодализм в средневековой Каталонии основывался на здоровой заботе о выполнении прав и обязанностей знати, священнослужителей, крестьян, бюргеров и работников. Именно при феодализме каталонцы сформировались как единая нация. Каталония стала понимать себя как единицу, отдельную от Испании — от кастильской абсолютной монархии и от остальных провинций. Подобных государств и подобных правительств в Испании не было. Феодальные структуры в соседнем Арагоне были очень слабыми; а на юге, все еще находившемся под властью сарацин, их, естественно, просто не существовало. Каталония по своему политическому устройству была родственна скорее странам, лежавшим по ту сторону Пиренеев, государственному устройству Прованса и Бургундии. Феодализм с его идеей корпоративной лояльности и верой в переговоры — ключевое слово здесь «договор» — мог трансформироваться в каталонском мире непосредственно в современный капитализм. То, что произошло в Каталонии, напоминало переход Японии от феодального самурайского общества к фабричному капитализму. Каталония была единственной частью Испании, где такое имело место. Подобно Франции и Германии, она сумела индустриализироваться, не утратив местных особенностей. Так что можно сказать, что корни индустриальной Каталонии XIX века — в ее средневековой политической системе.

Полное отвоевание Каталонии у арабов и первая стадия территориальной экспансии заняли около ста лет — с 850 по 950 год; на развитие феодальной системы ушло еще приблизительно сто лет, 950-1150 года, а укреплялась эта система в установившихся границах с 1050 по 1150 год. Так что добрые двести лет сословию рыцарей, чье превосходство служило основой всей культурной жизни, и правительству не надо было вести сколько-нибудь значительных войн. Кроме усмирения отдельных непокорных крестьян и улаживания земельных конфликтов местного значения со знатью нескольких долин, каталонским рыцарям нечего было делать. Неудивительно, что очень многие из них превратились в высокомерных трутней, занятых препирательствами из-за привилегий и пышными турнирами. Страдая от провинциальной скуки, они развлекались, слушая бренчание трубадуров на лютнях. Озабоченность соблюдением кодекса рыцарской чести заслоняла от них тот факт, что феодализм в Каталонии развивается не очень-то благородно: налоги лишали последнего гроша намертво прикрепленных к земле крестьян. Тех, кто не платил, подвергали зверским наказаниям.

Привилегии феодалов означали, по сути дела, рабство для крестьянства, которое к концу Х столетия составляло три четверти {цифры, естественно, очень неточны) населения Каталонии. Большинство этих людей были мелкими свободными землевладельцами. Их участки могли быть крошечными, но они имели на них твердые права, защищенные законом и обычаями. Когда в XI веке у землевладельцев отобрали землю, либо заставив ее продать, либо отняв силой, они из независимых фермеров превратились в крепостных или в лучшем случае в арендаторов — сборщиков урожая. Они растили пшеницу, оливки и виноград, пасли стада, а потом отдавали часть дохода {обычно половину) хозяину земли, а также платили всякие дополнительные налоги. Потоки денег, которые текли к знати, давали ей возможность покупать новые земли и приобретать новых арендаторов.

С римских и визиготских времен остались законы, согласно которым знать обладала финансовой и военной властью (mandamen/um), а также правом судить и наказывать (districtum). Поскольку закон был на ее стороне, она беззастенчиво пользовалась закрепленным правом на вымогательство. И крестьяне ничего не могли с этим поделать. В дни Гифре Волосатого и его ближайших преемников крестьянство было главной опорой армии, и крестьяне постоянно держали дома оружие. Это означало, что землевладельцу лучше было оставаться в хороших отношениях с крестьянами, чтобы иметь возможность при необходимости мобилизовать вооруженных людей. Но методы ведения войны изменились, и теперь большое значение для эффективности военных действий приобрела лошадь — животное, держать которое простой фермер не мог себе позволить. Слово «шевалье», рыцарь, дворянин, происходит от французского cheval. Толпа крестьян, размахивающих садовыми ножами, не устояла бы против кавалерии. Лишь немногие — богатая знать — могли позволить себе держать боевого коня и экипаж, для выезда. Человек в седле стал хозяином положения. В этом изменившемся обществе разница между конными и пешими очень скоро стала решать все.

К XII веку noblesa[24] в Каталонии,_$ак и во Франции, уже выстроила развернутую иерархию. На вершине ее находились старые патрицианские семьи и роды чуть помоложе — графы и виконты, обладатели огромных поместий и многочисленных замков. За ними шли владельцы замков не столь благородного происхождения (они известны как varvassors), а за теми — просто рыцари. В обмен на военную службу и пунктуальность в сборе налогов с крестьян эти мелкие дворяне получали от своих более знатных покровителей то, что называлось словом feu — свою порцию дохода от земель.

Теоретически жадность noblesa castral[25] как-то сдерживалась властью графов Барселонских. Но стабилизирующее влияние последних резко пошло на убыль в начале XI века и так и не восстановилось. Когда в 1017 году умер граф Рамон Борель, титул перешел к его сыну, Беренгеру Рамону I, которому в ту пору было всего лишь пятнадцать лет. Шесть лет его мать Эрмессенда правила за него, а когда наследник наконец воссел на трон, то в управлении землевладельцами каталонской глубинки он преуспел ничуть не больше, чем его мать. Когда в 1035 году он умер, власть в Каталонии поделили два его сына (одному достались северные земли, другому — Таррагона), и только в 1049 году старший сын стал Рамоном Беренгером I и полностью взял бразды правления в Каталонии в свои руки.

За тридцать лет образовался вакуум, в котором ни королевский дом, ни городская аристократия не могли значительно влиять на noblesa castral, не говоря уже о том, чтобы предотвратить ее хищническое отношение к крестьянам.

Более того, землевладельцы стали применять насильственные меры и к церкви — к монастырям, зависимым от дохода от земли и потому державших сторону земледельцев. Знать опустошала церковные земли, нападала на монастыри, нарушала право на неприкосновенность, которое имели в церкви беглые крестьяне. Иногда несчастных зарубали прямо на глазах у монахов, у самого алтаря со Святыми Дарами. Каталонские священники, следуя примеру умного и образованного аббата Олибы из Риполя (971-1046), отвечали на это своим оружием — анафемой и отлучением от церкви. В 1027 году на конклаве в Руссильоне Олиба установил Раи í Treua de Deu, перемирие в дни церковных праздников, которое потом было принято по всей Европе. Этот новый закон утверждал право беглых на защиту от произвола землевладельцев и устанавливал периоды, когда всякая вражда должна была прекращаться. За невыполнение грозили отлучением от церкви, самым страшным наказанием, какое только можно было представить себе, так как оно означало отсечение грешника от живого тела церкви, отказ в таинствах и, как следствие, обреченность его черной души и нечестивой оболочки на адский огонь после смерти.

Как бы там ни было, эта полумера помогла. Рамон Беренгер I, став первым феодальным монархом всей Каталонии, понял, что должен преобразовать политическую структуру своего государства, если хочет, чтобы оно выжило как королевство, а не как арена для петушиных боев. Он взялся за выработку свода законов, призванных установить некое равновесие между троном, придворной аристократией, родовой знатью, крестьянами, а также нарождавшимися классами торговцев и ремесленников. Благодаря этому монарху Каталония стала первым королевством Европы, получившим письменный билль о правах. Usatges, проект которого был впервые намечен перед смертью Рамона Беренгера I в 1076 году и обрел завершенность в начале XII столетия, почти за сто лет до того, как у Англии появилась ее Великая хартия. Usatges («обычаи»), безусловно, положили начало эпохе надежного феодализма в Каталонии.

Основой этого билля о правах было признание того, что бюргеры — ciutadans honrats, почтенные горожане (это определение подходило практически к любому человеку, еще не низведенному до состояния раба) — по закону стоят на одной ступени со знатью. Когда решался какой-либо спор, суду надлежало рассмотреть его, подразумевая равные права сторон. Вместо эдиктов и указов Рамон Беренгер I и его преемники настаивали на соглашениях, договорах между заинтересованными сторонами. «Пактизм» между группировками и отдельными гражданами стал ядром внутренней политики Каталонии и, если не считать завоеваний, краеугольным камнем взаимоотношений с другими государствами.

Пактизм вовсе не привел к идиллии и полной гармонии. Он не освободил рабов и не вернул землю тем крестьянам, которые уже ее потеряли. Не мог он также и усмирить полностью недовольных, что и доказали последующие волнения. С конца XI по XIV век каталонские крестьяне часто восставали против зачатков феодальной системы remenees[26], которая вынуждала их выплачивать огромные налоги землевладельцам еще до того, как они получат свободу, — то есть, по сути дела, рабам приходилось выкупать самих себя. А в XV веке классовые стычки между ремесленниками и рабочими привели к появлению клана Буска, а конфликты между высшей знатью и купцами — клана Бига, благодаря которым город оказался на грани гражданской войны.

Тем не менее иметь билль о правах все-таки было лучше, чем не иметь. Usatges, по крайней мере, немного умерили аппетиты баронов-грабителей и создали атмосферу, в которой крестьяне и торговцы могли защитить свои интересы — в борьбе друг против друга или против знати. Отсюда — одна из главных черт каталонского характера: склонность к сутяжничеству. «Ранние каталонцы, — писал историк Салвадор Гинер, — погрязли в сделках, тяжбах, контрактах, исках, ответных исках, хождении по судам и другим инстанциям». Похоже, они столь же склонны были разбрасываться исковыми заявлениями, как современные американцы.

Уроки феодальной жадности глубоко въелись в характер каталонского крестьянства. Может быть, крестьяне не всегда имели возможность обратиться со своими бедами в суд. Но они сделались упрямыми, всегда готовыми бороться за свои права, еще более консервативными, чем были. Они привыкли считать себя солью земли и стремились сохранить независимость любой ценой. И путь к ней лежал через аренду.

К концу XII века многие крестьяне владели своей землей, но большинство ее арендовало. На практике применялись два вида аренды. Первый вид — наследственная бессрочная аренда земли, система, которая с Х века доминировала на большей части территории Европы: договор о землевладении переходил от отца к сыну и ревниво оберегался арендаторами, так что лендлорд практически не мог его отменить. Некоторые договоры об аренде такого рода, заключенные в XII веке, все еще оставались в силе семьсот лет спустя. В Италии такая система была известна как mez-zadria, а в Испании как censo. Это была обыкновенная издольщина: крестьянин обрабатывал землю и платил налоги. Стоимость семян и инвентаря делили землевладелец и арендатор, как и доходы. Ценз, возможно, был примитивной системой, но она работала хорошо, пока землевладелец и арендатор доверяли друг другу, пока земля была плодородной и пока арендатор трудился на ней не покладая рук. В целом в аграрной Каталонии все три условия соблюдались.

Второй вид аренды возник в связи в производством вина, а виноградарство, даже несмотря на медленный рост молодых лоз, было одной из самых прибыльных отраслей каталонского сельского хозяйства. Арендаторы-виноградари назывались rabassaires; как и при обычной аренде, землевладелец и rabassaire делили расходы и доходы. Но срок аренды был ограничен длительностью жизни ceps, то есть лоз. Когда три четверти лоз отмирало — такое положение называлось rabassa mort, — земля возвращалась к владельцу виноградника, который затем мог заключить новый договор, а мог и не заключать, по своему выбору. Естественно каталонские виноградари очень старались сохранить лозы живыми. Иногда те жили по пятьдесят лет — дольше, чем способен трудиться на земле человек.

Пользуясь законными drets (правами) и furs (привилегиями), фермеры наладили отношения с другими слоями населения, после того как барселонский королевский дом приструнил баронов-грабителей. Фермер при этом еще и ощущал себя образцом истинного каталонца. В этом смысле они были как йомены в Англии. Рыцари и аристократы имели свои архитектурные символы — замки по всей территории. У каталонского фермерства тоже имелся свой символический тип здания, нечто среднее между фортом и фермой, masia, «фермерский дом», или casa pairal, «патриархальный дом».

Символика casa pairal имеет глубокие корни в каталонской истории. Значение патриархального дома к концу ^ХХ века снизилось, потому что большая часть каталонцев живет сейчас в городах и сошла на нет сама структура сельской жизни, основанная на семье. Но со Средних веков до Первой мировой войны casa paira/ был жизненно необходимой составной частью каталонской жизни. В XIX веке эта идея раздулась в социальный миф, огромный и в каком-то смысле мешавший развитию. К 1880-м годам этот миф значил в светской жизни каталонцев столько же, сколько церковь в религиозной. Это был краеугольный камень каталонского консерватизма, дополняющий идею земли и рода. Отчий дом — первичный, квазибиблейский символ собственности и права наследования. Это понятие включало в себя идею самоотверженного труда, верности родине, патриотизма, преемственности, родства. Тут было и осознание себя каталонцем, а не испанцем вообще, притом каталонцем особым, не аристократом, а именно крестьянином. И, прежде всего, придерживаться такого мировоззрения означало не быть иностранцем и отвергать всякого, кто им являлся.

С 1970-х годов множество таких домов куплено и отреставрировано жителями города. Дом, который вы видите из окна автомобиля, может быть собственностью как барселонского художника или вице-президента банка «Сантандер», так и фермера. Форму таких домов также воспроизводят дома по всей Коста-Брава. Многоквартирные вытянутые строения изо всех сил тщетно стараются соответствовать. Фермерский каталонский дом можно отреставрировать, но имитировать его нельзя, а законы и обычаи, связанные с ним, ушли в прошлое навсегда. Это совершенно невероятно, но несколько таких домов сохранилось в самой Барселоне, выжило с тех времен, когда вокруг них расстилались «сады и виноградники». Самый старый из них — это Масиа Торе Рондона, построенный в 1610 году и теперь являющийся пристройкой к гостинице «Принцесса София». Другой — Масиа Канн Планас на проспекте папы Иоанна XIII, где теперь штаб-квартира футбольного клуба «Барселона». Другие, такие как Масиа Кан Фаргас (Пассейч Марагаль, 383389), были построены в XVIII веке или чуть позже. Есть один великолепный экземпляр XVII века: толстые белые стены, каменные своды арок, солнечные часы, и все это — на темной Каррер д’Эсплугас, в пещерах Льобрегат, в южной части города, но он закрыт для посетителей. Чтобы найти действительно старые дома такого рода, надо отправиться в сельскую местность.