Публицистика

«…законодательство в России так оторвалось от реальности и ее потребностей, что, по его мнению, у нас уже давно отсутствует возможность жить, не совершая каждую минуту постоянные правонарушения. Из-за запутанной сети сложных, противоречивых и взаимно уничтожающих запретов человеку, стремящемуся не нарушать закон, пришлось бы сталкиваться с такими трудностями в жизни, с которыми не сталкивался ни один дикарь, потерявшийся в непроходимых лесах Гвианы…»

Вечная память Анне Ивановне Сувориной! Она пережила своего известного супруга, Алексея Сергеевича, почти на двадцать пять лет и покинула этот мир, став старушкой, вероятно, в весьма преклонном возрасте…

Как часто вам хочется хотя бы на несколько минут вернуться в свою юность? В то время, когда главными проблемами были неразделенная любовь и непонимание со стороны взрослых, а слово «ипотека» звучало как нечто иностранное и непонятное. В то время, когда жизнь казалась невероятно сложной, а все трудности – неразрешимыми. В то время, когда ваше детство подошло к концу… Этот сборник поможет вам вспомнить ваш N год.

Статья Лескова представляет интерес в нескольких отношениях. Прежде всего, это – одно из первых по времени свидетельств увлечения писателя Прологами как художественным материалом. Вместе с тем в статье этой писатель, также едва ли не впервые, открыто заявляет о полном своем сочувствии Л. Н. Толстому в его этико-философских и религиозных исканиях, о своем согласии с ним, в частности по вопросу о «направлении» его «простонародных рассказов», отнюдь не «вредном», как заявляла реакционная, ортодоксально-православная критика, но основанном на сочинениях, издавна принятых христианской церковью.

«Литература о Наполеоне и Наполеонидах так обширна, что ею можно наполнить целые библиотеки, и странное дело – ни одной книги не посвящалось до сих пор madame Леиции, т. е. матери Наполеона I. бесчисленные биографы её великого сына занимаются и ею, но это делается только мимоходом. Итальянский поэт Кардуччи сравнивал ее с Ниобеей, французский писатель Стендаль (Бейль) – с Корнелией, Порцией и гордыми патрицианками…»

«Летом 1908 г. тихо и почти незаметно исчез из жизни человек, по профессии врач, пользовавшийся долгою и громкою всероссийскою известностью, а вернее будет сказать – даже знаменитостью. Человека этого с самой ранней молодости звали и почитали прямым преемником Боткина и Захарьина. Уже к тридцати годам он слыл в Москве под шутливою кличкою „Пантелеймона-целителя“, а к сорока годам гремел от хладных финских скал до пламенной Колхиды как самый дорогой врач земли русской, к которому и подступа нет, и – уж если Остроумов не поможет, так никто не поможет!..»

«„Россия умирает“, „России больше нет“, „вечная память России“ — эти слова звучат вокруг меня. Но передо мной – Россия: та, которую наши великие писатели видели в страшных и предсказывающих снах; тот Петербург, который описывал Достоевский; та Россия, которую Гоголь называл несущейся тройкой…»

Антон Григорьевич Рубинштейн был典типичным представителем „окна в Европу“: петербургским жителем и странником по заграницам. В Москву он заезжал редко и вряд ли испытывал к ней любовь, хотя она была ему предана. Его визиты в Москву становились настоящими праздниками для города. Во время своих коротких поездок Антон Григорьевич словно наполнял Москву своей фигурой, привлекая к себе всё общественное внимание и становясь временным „властителем дум“ столицы. Вспоминая знаменитых гостей „восьмидесятной“ Москвы, я могу назвать лишь двоих, так же как и Антона Рубинштейна, окруженных московским культом…

На первом собрании религиозно-философского общества в 1908 году был представлен доклад Германа Баронова под названием „О демотеизме“ (обожествление народа в „Исповеди“ Максима Горького). Баронов утверждает: „Когда общественное возбуждение утихло, и река общественной жизни вернулась в свои берега, на берегах осталось много мусора. Этот мусор делится на „честный“ и „нечестный“. К „честному“ мусору относятся только те, кто сам себя считает „сором“, кто мучительно ищет живого Бога; к „нечестному“ – вся та часть интеллигентного общества, которая прямо или косвенно поддерживает ту или иную партию“.

Интерес Лескова к живописи оставался неизменным и проявился еще во время его жизни в Киеве, где он познакомился с несколькими художниками. Его внимание к русской иконописи также было весьма стабильным, не только из-за его обращений к религиозным и церковным темам, но и как к самостоятельному жанру русского искусства. Глубокое знание истории иконописания, различных направлений и школ, а также самой техники иконописцев отразилось в художественных произведениях писателя.

«…Я решаюсь думать, что есть люди, которым будет любопытно, а может быть, и полезно, узнать нечто, пролить истинный свет на происхождение слова „ерунда“, – слова, которое не только современно тургеневской реставрации слова „нигилист“, но которое и само по себе почитается у нас за признак „нигилистической одержимости“…»

«…Иванов, как уникальная русская натура, ближе и сильнее обращается к молодым русским сердцам: он становится им более понятным и ценным; кроме того, именно в этом заключается его великая заслуга, заслуга идеалиста и мыслителя, что он указывает на примеры, приводит к ним, пробуждает, вдохновляет; сам не удовлетворяется и не разрешает другим довольствоваться поверхностным удовлетворением; он заставляет своих учеников ставить перед собой высокие, сложные задачи, а не довольствоваться мастерским исполнением каких-либо ракурсов и прочих технических трюков, которыми так гордятся последователи Брюллова. С этой точки зрения даже недостатки Иванова оказываются полезнее многих обыденных красот…»

Поезд мчался. В тесном задверном углу третьеклассного вагона, с промерзлым до бела окном, было холодно, тускло, слепо. Фонарь беспокойно мигал оплывшей стеариновой свечей, в вентиляторе пела вьюга. Я лежал на жесткой скамье, вытянувшись на спине, руки за головой, в дорожном отупении, очень далеко и по скучному делу едущего человека, без мыслей, без внимания. Бывает такое милое состояние души и тела, когда не ты управляешь своими пятью чувствами, а они управляют тобою, и смотришь, и видишь перед собой не потому, что есть воля и желание смотреть, а только потому, что глаза на месте, зрительный аппарат работает; слышишь не то, что интерес велит слушать, но что само в уши лезет...

Интеллигенция погрузилась в атмосферу покаяния. Даже самое незначительное переживание, любое малое чувство выносится на поверхность и, в духе интеллигентности, превращается в значимый общественный вопрос. Кающийся интеллигент — не новшество в русской жизни. Как массовое явление он стал заметен еще в восьмидесятых годах прошлого века, после того как попытка интеллигенции самостоятельно спасти Россию окончилась неудачей. Однако тогда кающийся интеллигент не вызывал такой иронии, как сейчас. Удрученный своей неудачей, он постепенно отказывался от того, чему поклонялся, оставлял старых богов и переходил к служению новым…

В нескольких статьях, опубликованных в 1802 году в «Вестнике Европы», Карамзин развивал свои любимые идеи о том, как дворянам-помещикам следует оставить город, где они ведут расточительный образ жизни, и переехать в деревню, чтобы исполнять свои обязанности перед крестьянами, защищая их и так далее. Это «Письмо», опубликованное в конце 1803 года от имени сельского жителя (в журнале оно было подписано именем Луки Еремеева), должно было служить свидетельством того, что призывы редактора журнала были услышаны, что помещики начали осознавать свои обязанности, и что в деревне начали проявляться положительные последствия крепостного права – все крестьяне трудятся, они счастливы и обеспечены, и все это стало возможным благодаря заботам своих помещиков.

Деньги в наше время – это огромная сила. Игры на бирже, финансовые компании, акции и облигации, спекуляция в самых различных формах, стремительные обогащения и столь же стремительные крахи, которые возникают в результате этой спекуляции, все это проникает в современную жизнь. Спекулянты оказывают значительное влияние на судьбы общества, на моральные нормы и политику. Однако это всевластие денег вовсе не является новшеством, как и все остальное под луной. Оно существовало еще в древнем Риме, где две тысячи лет назад процветали многочисленные финансовые общества, регулярно эксплуатирующие народы и провинции в интересах своих акционеров…

У меня есть маковое поле. Это значит, что благодаря милости божьей и благосклонности издателей, я имею возможность ежемесячно выплачивать джентльмену духовного звания известную сумму в золоте, за что он предоставляет мне право владения определённым участком макового поля. Это поле расположено на склонах холма Пьедмонта. Внизу раскинулся весь мир. Неподалеку, за серебристыми водами залива, дымит своими трубами Сан-Франциско, который стоит на множестве холмов, как второй Рим. Гора Тамалпайс мощным плечом устремляется в небо, а на полпути находятся Золотые Ворота, где часто собираются морские туманы. С макового поля наше зрение часто улавливает сверкающую синеву Тихого океана и множество пароходов, которые бесконечно приходят и уходят…

«Было около 7 вечера, когда мы выехали за Серпуховскую заставу. Мы ехали на автомобиле, я и Ив. Ив. Попов, как делегаты московского Литературно-художественного кружка; с нами был сын И. И. Попова, студент. За заставой сначала находилось предместье с низенькими домами, затем черная, ночная даль с квадратными силуэтами фабрик на горизонте, напоминающими шахматные доски, разрисованные огнями…»