— Да. За исключением нескольких моментов.

— Например?

— В эпизоде, касавшемся смерти Бермудеса. С самого начала все решили, что Сарко убил его — ввел ему смертельную дозу героина и обставил все как ритуальное убийство или преступление на сексуальной почве.

— Однако в своих мемуарах Сарко отрицает это.

— А что еще ему оставалось делать? Но я уверен, что именно так все и происходило.

— Он вам признался?

— Нет, в разговорах со мной он тоже это отрицал.

Но в те времена я уже умел различать, когда он мне лгал, а когда говорил правду, и насчет того случая он точно мне лгал. Нужно было слышать, как Сарко отзывался о Бермудесе. «Плесень», — называл он режиссера — и не потому, что тот, как поговаривали, был гомосексуалистом: на это Сарко было плевать, и, думаю, он всегда знал, что Бермудес влюблен в него, и даже, возможно, пытался играть на этом. Нет, он ненавидел режиссера по иной причине: сага о Сарко и другие фильмы о молодежной преступности, где играли настоящие юные преступники, принесли Бермудесу богатство и громкую славу. Сарко считал, что тот получил все это за его счет. К тому же Бермудес изображал филантропа и твердил, что единственным его желанием было помочь Сарко и другим таким же парням, как он. Сарко же утверждал, что, изображая католика-альтруиста, Бермудес лицемерил и все это было нужно ему лишь для того, чтобы делать рекламу своим фильмам. По словам Сарко, режиссер обманул его с самого начала: украл его жизнь, чтобы создавать свои фильмы. Он обещал Сарко, что даст ему возможность сыграть самого себя, и неправда, что это не получилось, потому что ему не удалось добиться отпуска из тюрьмы. Бермудес предпочел отдать роль другому актеру. Также Сарко говорил, что режиссер заплатил ему намного меньше денег, чем они договаривались, что было враньем то, что Бермудес официально усыновил его в период съемок своего последнего фильма, и тем более то, что он впоследствии якобы лишил его наследства в наказание за побег, который Сарко совершил из тюрьмы в Оканье, воспользовавшись презентацией новой картины. В общем, их отношения с Бермудесом испортились, и Сарко решился на побег, желая насолить режиссеру. Позднее, будучи в розыске, он вновь явился к Бермудесу, и тогда, возможно, после ссоры, находясь в состоянии аффекта или заранее спланировав преступление, Сарко убил его. Да, Сарко был таков: если у него возникало стойкое убеждение, что некто был настоящей сволочью, он не медлил с тем, чтобы заставить этого человека заплатить по счетам.

— Как, возможно, произошло с Батистой..

— Да.

— Странно, что Сарко не захотел поквитаться с Марией Вела за все, что она сделала.

— Марию он не считал мерзавкой. Она тоже была просто «медиопатом», как и он сам или как персонаж Сарко. Она сумела извлечь выгоду из ситуации. Во время наших разговоров в тот период Сарко не отзывался о ней плохо и всегда со снисходительностью относился к ее отрицательным высказываниям о нем в прессе. Сарко вовсе не злило то, что Мария завоевала популярность за счет очернения всех нас. У меня сложилось впечатление, что Сарко в то время отзывался о Марии с гораздо большей теплотой, чем когда они находились вместе, и она из кожи вон лезла, чтобы вытащить его из тюрьмы.

Однако больше всего мы с Сарко говорили о лете 1978 года, и именно благодаря этому наши отношения сделались доверительными. Вспоминали парней из банды, наши грабежи, налеты, гулянки, споры с Генералом и его женой, которая, как уверял Сарко, вовсе не притворялась, а на самом деле была слепой. Мы делились подробностями наших визитов в «Ла-Ведет» и пытались извлечь из забвения имена и лица завсегдатаев «Ла-Фона» и «Руфуса». Порой наши беседы превращались в ожесточенные турниры, во время которых мы с Сарко соревновались в точности восстановления прошлого. Благодаря этому и нашим разговорам с Тере, происходившим несколькими годами ранее, во время наших безумных ночей в моей мансарде на улице Ла-Барка, мне удалось полностью восстановить лето 1978 года, и именно поэтому я так хорошо его помню. Разумеется, Сарко часто говорил о жизни в бараках. Однажды я рассказал ему о своем единственном посещении этого квартала, вскоре после нашего неудавшегося налета на «Банко Популар» в Бордильсе. Однако не упомянул, что на самом деле отправился в тот день туда, чтобы увидеть Тере и, прежде всего, желая узнать, не считали ли остальные, что я был тем доносчиком, который всех сдал. Это не означает, что в то время мы вообще не затрагивали с ним данную тему. Мы говорили об этом, но отстраненно и рассудочно, словно это было обсуждение шахматной задачи. Каждый раз мне доводилось сделать вывод: Сарко считал, что доносчиком и предателем мог быть кто угодно, и из потенциального списка меня не исключал.

— Вы хотите сказать, что не смогли убедить Сарко в своей невиновности?

— У Сарко всегда оставались сомнения. Хотя он и не произносил этого вслух, я знал, что в глубине души они у него оставались.

— Видимо, вы сами не до конца были уверены в своей невиновности. Допускали, что именно вы могли быть тем человеком, который проболтался кому-то перед налетом на банк в Бордильсе.

— Вероятно.

— Вы упоминали о том, что в момент возвращения в Жирону физическое состояние Сарко было плачевным. Оно не улучшилось впоследствии?

Нет. Хотя в тюрьме ему создали хорошие условия, он был болен и истощен, сил у него совсем не осталось. Когда мы общались с ним в комнате для встреч, у меня возникало ощущение, будто я говорю с живым мертвецом или с очень старым человеком. В то время я сделал для себя три открытия о Сарко и о моих отношениях с ним: первые два показали, что на протяжении многих лет у меня было наивное и романтическое представление о Сарко. Третье стало свидетельством того, что сам Сарко никогда не разделял подобного заблуждения. Возможно, вы догадались, какие три открытия я сделал, но до меня все это дошло только тогда.

— Что вы имеете в виду?