А мы со Стасом, как он и обещал, собравшись «как следует», поехали в Сочи. Он действительно пошел в реабилитационный центр, где начал борьбу с наркотиками. Южный климат хорошо влиял на восстановление, поэтому поначалу все шло просто прекрасно. Каждый день я все больше и больше осознавала, как люблю этого человека и как мне с ним повезло. Через два-три месяца после побега со Стасом я забеременела.
Во время моей беременности в тюрьму села мама. Она мне тогда не раз звонила и умоляла: «Рада, пожалуйста, доченька, забери Сашу, ведь он там и образования не получит, и будет такой же цыган, как они все». Я тяжко вздыхала и смотрела в сторону, словно мама была рядом и искала в моих глазах поддержку. Но картинка рисовалась только в моем воображении: в телефонной трубке на некоторое время повисало молчание. «Мам, я люблю Сашеньку, но и ты пойми: у меня самой сейчас семья, я замужем и жду ребенка, так что ответственности добавилось, и взять чужую в придачу я совсем не готова». Только на самом деле вместо этого хотелось выпалить: «Не желаю тащить весь этот груз из прошлого дальше! Довольно, хочу освободиться!» Но хватало совести вовремя прикусить язык. Мне было жаль маму и одновременно стыдно за нее: бабушка с дедушкой обо всем узнали и, само собой, не обрадовались, что маму посадили за распространение наркотиков. А она продолжала рыдать в трубку и отчаянно просила забрать Сашу, говорила, как переживает за него. И я сдалась: взяла, как говорят, грех на душу – на восьмом месяце беременности поехала из Екатеринбурга в Курган забирать брата. Добравшись в «родные края», я поразилась тому, как все изменилось: единственный обитаемый, до боли знакомый дом и никого. Все опустело: по всей видимости, кучу народа пересажали. Саша на тот момент учился в школе, но все равно выглядел маленьким и навсегда для меня таким и останется. Помню, как он вышел ко мне и сквозь слезы выдавил: «Радочка, пожалуйста, забери меня отсюда». Брат Ивана, дядя Коля, начал гнать меня с кухни, кричать, размахивать кулаками, и я поняла, что Саша проживал тот же сценарий, в котором существовала и я. Быстро осмотрев дом, я ужаснулась тому, насколько там нечем было питаться: в мужицкой обители на ребенка было явно плевать. Мы тут же поехали вместе с братом в магазин и накупили продуктов. Я вручила отчиму пакет и сказал: «Вот, это тебе, кушай на здоровье». Иван тогда смягчился, поблагодарил, даже обнял и поцеловал меня, а в конце попросил увезти с собой еще и внука его маленького. Оказалось, что дочку его тоже посадили, так что малыш остался на попечении деда. Слава богу, сказать «нет» у меня хватило сил: забрать обоих пацанов с собой было невозможно – ни физически, ни эмоционально я не могла себе этого позволить.
Когда мы с Сашей наконец начали собирать его вещи – одежду, какие-то безделушки, компьютер, который я ему покупала, – дядя Коля начал истошно кричать, что ничего не даст забрать. Жалость вперемешку с отвращением переполнили меня, и я сказала как отрезала: «Господи, да оставляйте вы себе все, жалкие вы люди! Посмотрите на себя и на меня – стоило мне уехать от вас, как моя жизнь перестала быть убогим существованием». Я пристыдила этих взрослых немощных мужиков и уехала с Сашей прочь. По дороге в Екатеринбург Саша рассказывал, как он мучился, пока жил с Иваном. Его отец – мой отчим – оказался в инвалидной коляске и, превратившись в иждивенца, цыганам стал больше не нужен – его выгнали из дома. А брату ничего не оставалось, как уйти вместе с ним. Так в итоге Иван с Сашей стали слоняться по улицам, бывало, под дождем, коротая ночи под полудырявыми навесами. Саша делился, как ему приходилось ухаживать за отцом, когда тот ходил под себя: маленький мальчик поднимал здоровенного мужика, раздевал, стирал одежду, затем снова одевал. Временами Саша рылся в земле в поисках металла, чтобы потом на вырученные деньги купить хлеба, но и там прохода не давали: Иван приказывал сыну купить водки и только на оставшиеся гроши разрешал купить что-то поесть. С ужасом рисуя себе в голове все эти картинки, я поражалась: и это называется «любовь» – прямо «счастье расти с родным отцом», за которое так отчаянно в свое время билась мама?!
И пока мы тряслись на кочках по дороге в Сашин новый дом, я совершенно четко осознала, что забрать брата из того ада было единственно верным решением.
Родители моего мужа Стаса приняли Сашу как родного, даже оформили над ним опекунство и записали в школу. Я по гроб жизни останусь им благодарна за такое великодушие: далеко не каждый будет готов взять на себя ответственность за совершенно чужого ребенка. Саша рос под их присмотром, и у него наконец все стало хорошо: мой брат учился, ходил в спортивные секции, играл во дворе в футбол с мальчишками-ровесниками. Все как у людей.
Чего, к сожалению, нельзя было сказать про Стаса. Несмотря на лечебницу, он продолжал употреблять наркотики. И хотя я ощущала разницу между той жизнью, которой жила в Кургане, и той, что была в Екатеринбурге, меня не покидало ощущение, что я повторяю мамину судьбу…
4
Материнство
Мне казалось, что я повторяю мамину судьбу даже в том, что ребенок не был желанным или запланированным. Оба молодые, беспечные – как и у многих парочек, у нас со Стасом все случилось в порыве чувств и страсти. Предупреждение «от секса берутся дети» мне никто не делал в детстве: что такое беременность, как она случается и протекает, я, естественно, не знала. Чтобы вы понимали: уровень сексуального образования у цыган времен моей юности был практически нулевым.
На приеме у гинеколога врач спросила меня о последней менструации, а я не знала, что и ответить, потому что впервые слышала это слово.
Представляете, настолько я тогда была непросвещенной в плане личной гигиены и сексуальной жизни? Я любила Стаса, но о ребенке совсем не мечтала и, когда поняла, что чувствую себя как-то не так, растерялась. Помню, как свекры посоветовали мне купить тест, а я лишь похлопала в ответ глазами, потому что опять же не знала, что это такое и зачем. Стас купил его сам, и я сделала все по инструкции. Барабанная дробь… Да, тест выдал две полоски. «Что это значит?» – чуть не в слезах пожаловалась я Стасу. Меня напугали все эти незнакомые манипуляции с телом. «Ты беременна. Я поеду к отцу, надо обо всем ему рассказать». Вердикт был таков: никакого аборта. Дело было в его репутации в городе: оказалось, он был трижды судим, примерно по такому же поводу. Стас слыл богатым и хорошим человеком, и многие девушки, естественно, велись на это, вплоть до постели. Потом, когда узнавали, что он ВИЧ-инфицированный, бежали писать на него заявления и получали за это деньги. Собственно, всем в округе было об этом известно – кроме меня. Понимаете, какой счастливый случай в виде простодушной и наивной меня подвернулся родителям Стаса, чтобы они наконец стали бабушкой и дедушкой? Никакая другая девушка не хотела подвергать ни себя, ни ребенка такому риску…
Когда в очередной раз я легла со Стасом в наркологическую клинику, чтобы ухаживать за ним и кормить его с ложечки, меня вызвал главный врач-нарколог в кабинет и сказал: «Вы несовершеннолетняя, кем вам приходится Стас?» Я ответила, что он мой муж, на что врач покачал головой и продолжил: «Не муж, а сожитель. Секс-партнер». Начав откуда-то издалека, он сказал что-то про врачебную тайну, клятву Гиппократа и только спустя минут пять перешел к делу и произнес: «Я обязан сказать, что ваш партнер – ВИЧ-инфицированный и вы беременны от него».
Меня парализовало.
Мне кажется, что в тот момент я даже не понимала всей серьезности ситуации. На ватных ногах я кое-как доплелась до его палаты и со стеклянными глазами спросила, почему ни он, ни его семья не рассказали мне, что он ВИЧ-инфицированный. Стас косо глянул на меня и выдал в качестве аргумента, что он носитель, а не распространитель вируса. «Я стою на учете в больнице. Все под контролем. Если бы ребенку передался вирус, ты узнала бы об этом сразу же после первой сдачи анализов. Со стопроцентной вероятностью предложили бы сделать аборт. Но ничего такого не было, верно?» В какой-то степени это меня успокоило и не разожгло почти успевший начаться спор.
После родов в течение первых трех лет своей жизни наш сын (мы назвали его Никитой) стоял на учете: каждые полгода у него брали анализы и следили за состоянием организма. К моему огромному счастью и облегчению, сынок всегда был чист.
Вообще, в период беременности я не осознавала того факта, что во мне развивается жизнь, новый человек, готовый появиться на свет.
Впервые понимание происходящего ударило в голову лишь тогда, когда ребенок пнул меня изнутри округлившегося животика. Ощутив яркое шевеление малыша, как он бьется и извивается, я только тогда поняла, что беременна. Когда же смотрела на свою маму, пока она вынашивала Сашу, для меня словно ничего не изменилось – беременна и беременна, только толще становится. Но даже с осознанием моя беременность все равно равно, по сути, прошла мимо меня. Как минимум потому, что она была незрелой, что и греха таить, не такой уж и желанной. Как максимум потому, что весь тот девятимесячный период прошел в стрессе. Я постоянно плакала: из-за того, что мама в тюрьме, из-за Саши и опеки над ним, из-за наркотической зависимости Стаса, от которой он все никак не мог избиваться. Не могу не вспомнить о колоссальной поддержке со стороны свекрови, за что ей большое спасибо. Однако и ей я полностью открыться не могла: какие-то моменты приходилось скрывать, что-то недоговаривать, особенно про Стаса, когда тот в очередной раз употреблял дозу.
Самое печальное, что даже если его мать или отец узнали бы об этом, ему бы сошло это с рук. Помимо него в семье был еще старший брат, но Стас слыл любимцем – родители в нем души не чаяли. Причем все было утрированно до такой степени, что в лечебницу после очередной передозировки он ложился только при условии, выдвигая свекрам ультиматум вроде: «Только если купите новую машину». И они покупали. И он ложился. Хотя бы все по-честному.
Вообще, употреблять Стас начал еще во время службы в Чечне. Он был снайпером, и там всем для сохранения рассудка, чтобы крыша не поехала, давали морфий. В первую очередь он выдавался в качестве обезболивающего, но в итоге все стали воровать его из медчасти, чтобы колоться и просто получать кайф. Скорее всего, так Стас и заразился ВИЧ: вколол себе морфий непродезинфицированной иглой. Оправданием такой глупой, но роковой ошибки было: «Да там все одним шприцом кололись, я что, осознавал, что ли, насколько это серьезно?!» После морфия случился героин, и все это продолжалось все два года, что он служил в Чечне, то есть с 96-го по 98-й.
Естественно, я мечтала о том, чтобы Стас бросил употреблять. По сути, это был единственный камень преткновения в наших отношениях, жутко напрягающий и сильно расстраивающий меня. Не будь в нашей жизни наркотиков, думаю, я могла бы назвать себя по-настоящему счастливой женщиной, которая удачно вышла замуж, родила здорового ребенка и после лютого кошмарного детства хорошо устроилась в жизни.