4 сентября 1989 года

Между тем я отнюдь не забыла о старом друге Конрада, о Джероме Фентимене. Я уже знала, благодаря Даррену Милку, что он, потерпев неудачу в «Короле Генрихе», согласился занять место преподавателя в «Сент-Освальдз». Интересный выбор, вам не кажется? Он словно специально выбрал для себя такое место, где ему вполне удобно будет и далее строить альтернативную карьеру в качестве конфидента и вымогателя, любящего играть шутки с чужим доверием. Уж здесь-то потенциальных возможностей для этого хватало с избытком. Эрик Скунс, Дэвид Спайкли, Джонни Харрингтон, Гарри Кларк – в «Сент-Освальдз» скелетов в шкафу было ничуть не меньше, чем в «Короле Генрихе», а такие люди, как Фентимен, всегда, похоже, могут найти подходящую жертву, дабы с ее помощью удовлетворить свои ненасытные потребности. Вы, Рой, могли бы счесть это довольно рискованным шагом, но уверяю вас: риска практически не было, ибо недавние жертвы его обмана были уже мертвы, а их дочь не имела никаких доказательств – если не считать ее собственных теоретических предположений насчет того, что он якобы обманщик, самозванец и вор. А ведь таких людей, как Фентимен, с первого взгляда и не разглядишь. Выпускник Оксфорда и, разумеется, «old boy»[76], давнишний приятель Дэниэла Хиггса, он явился в «Сент-Освальдз» с парадного входа, держа наготове паспорт со всеми необходимыми печатями. Ему совершенно не нужно было просачиваться туда сквозь узкую боковую дверь. «Сент-Освальдз» даже ворота широко распахнул, приветствуя его.

Требовалась всего лишь небольшая подготовка. В «Сент-Освальдз» триместр начинается на неделю раньше, чем в государственных школах Молбри, так что Доминик и Эмили были пока дома. Но после смерти моих родителей я взяла в привычку гулять вдоль заброшенной железнодорожной ветки и порой проводила там несколько часов. Доминик уже к этому привык, и мне нетрудно было устроить там свидание с Фентименом под тем предлогом, что длительные прогулки помогают мне преодолеть пережитое горе. Теперь я лишь ждала, когда Фентимен вновь вынырнет на поверхность. Подкупить Даррена Милка оказалось очень легко, и в учительский стол Фентимена в самый первый день нового триместра была подброшена записка. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы Фентимен явился в назначенное для свидания место.

Идея с пауком, принадлежавшая Даррену, – безобидная в общем-то шутка – оказалась в итоге поистине бесценной.

Возле Калитки Привратника в «Сент-Освальдз» обычно царило оживление. Там из школьного автобуса высаживали учеников перед началом занятий, а в конце дня забирали, чтобы развезти по домам. Там имелась также Сторожка Привратника – ныне превратившаяся в обыкновенную панельную будку, – и туда часто заглядывали родители членов школьной команды регбистов, пришедшие посмотреть, как играют их отпрыски. Но во время уроков там часто не было ни души. Хотя, конечно, всегда существовал риск наткнуться на кого-то из преподавателей, решившего прогуляться в свой свободный час, или на мальчишку-прогульщика, или на самого Привратника, попросту занятого обходом вверенной ему территории, но в общем риск этот был относительно невелик. Я, конечно, понятия не имела, чем может закончиться наше свидание с Фентименом; но вы, Рой, возможно, уже догадались.

Когда я подъехала к «Сент-Освальдз», шел несильный дождь. Собственно, этот дождь шел уже почти целую неделю, так что площадка для регби была практически затоплена, а лужа на ближнем краю поля стала больше похожа на средних размеров озерцо; вода почти добралась до дорожки и двух деревянных скамеек, поставленных возле калитки. Кто-то явно предпринимал попытки, хотя и довольно вялые, остановить ее разлив: вдоль тропинки тянулся низенький барьер из камней и мешков с песком, но этого было явно маловато. Я пришла туда как раз перед началом второй половины школьных занятий, то есть после перерыва на ланч – у Даррена Милка в это время как раз должен был быть урок латыни, – и остановилась неподалеку от наименее глубокой части этого нового озерца, на поверхности которого, как это ни печально, уже во множестве плавали пакетики из-под хрустящего картофеля и мандарин, а также кусок дерева, показавшийся мне похожим на столбик от калитки. Никаких особых попыток выглядеть так, чтобы не бросаться в глаза, я не предпринимала, только волосы прикрыла вязаной шапкой да надела непромокаемую куртку – все-таки дождь шел не переставая. Заметить меня там мог кто угодно, только никого поблизости так и не оказалось. И, разумеется, о занятиях спортом даже речи не было.

Фентимен прибыл минут через двадцать после начала урока. Он, должно быть, успел поздороваться с классом, дать ребятам задание и выдвинуть ящик стола, где его уже поджидала моя записка. Паука он тогда вряд ли заметил, хотя впоследствии присутствие в учительском столе именно этого членистоногого послужило отличным оправданием для внезапного исчезновения Фентимена. Искать его под дождем, конечно же, никто не пошел, хотя сперва в школе и были предприняты некие вялые попытки вернуть его в класс; но всем было ясно: такой человек для работы в «Сент-Освальдз» явно не годится.

Я вовсе не планировала заранее прямо там его и прикончить; все-таки требуется время, чтобы приучить себя к мысли о возможности подобного поступка, и особый настрой. А мне вообще казалось, что ни на какое убийство я не способна. Нет, я, конечно, понимаю, как глупо это звучит; ведь все мы, абсолютно все, на это способны. Даже вы, Рой. Даже я. Даже ваш старый друг Эрик Скунс, чья зеленая машина действительно находилась в тот день на стоянке школы «Король Генрих». Он тогда привез юного Кристофера Милка на «свидание» с директором школы – дабы мальчишка извинился за испорченную общешкольную фотографию и как-то объяснил свой поступок. Старый директор, получив снимки, потребовал, разумеется, чтобы к нему непременно доставили и Конрада, но моего брата так нигде и не сумели найти.

Фентимен явился в своем оксфордском блейзере, поверх которого накинул макинтош тускло-коричневого цвета. На лацкане у него, как всегда, красовался значок префекта, и я еще подумала: не этот ли значок заставил моих родителей сразу же поверить, что к ним вернулся их сын? Глупо, конечно. Хотя они бы и любому прохожему поверили, если б тот случайно произнес имя моего брата. Но значок префекта был навсегда запечатлен в их памяти. И они, увидев его, сразу расслабились, ни на секунду не подумав о том, что подобные дешевые значки в массовом порядке штампует местная фирма, выпускающая и те школьные дневники, в которых вы, Рой, постоянно ведете свои записи. То, что Фентимен и сегодня нацепил этот значок, разбудило в моей душе глухой гнев, но я все же сдержалась и, приветливо ему улыбнувшись, сказала:

– Как это мило, что вы согласились со мной встретиться.

– Разве я мог противиться? – галантно ответил он.

Внешне он казался спокойным, но я все же чувствовала его внутреннее напряжение. Видимо, моя записка наконец-то заставила его поволноваться. Но за внешним спокойствием и тщательно скрываемым внутренним напряжением была и еще одна его личина – выражение абсолютного самодовольства. Вы же видите и этот мой значок, и этот мой блейзер, словно говорила она, и прекрасно понимаете, что я-то полностью соответствую занимаемому мной месту. А вы? Неужели вы действительно думаете, что если прямо сейчас явитесь в «Сент-Освальдз» со своими подозрениями и жалобами, то ряды тамошних сотрудников не сомкнутся, чтобы меня защитить? Он не сказал этого вслух, но я поняла. Он действительно вошел в «Сент-Освальдз» через широко распахнутые парадные двери. Мне же пришлось бы входить через узкую боковую дверь. А если я вообще хочу туда войти, еще и за это сражаться.

– Я знаю, кто вы такой, – сказала я ему. – И знаю, что вы совершили.

– Вот как? – с нарочитым изумлением воскликнул он. – В таком случае странно, что вы еще не побывали в полиции.

– Я еще могу это сделать. У меня имеются ваши письма. Я знаю, что мои родители отдали вам все свои сбережения.

Он посмотрел на меня с сочувствием:

– Мне искренне жаль ваших родителей, Ребекка. Но вы, должно быть, давно знали, насколько они чувствовали себя несчастными. А что касается тех писем, то вам вскоре придется убедиться, что их мог написать кто угодно. Вам это и любой почерковед скажет. Весьма затруднительно что-либо определить по столь каллиграфическому почерку.