– Милки там уже работал. Так что попасть туда нам было легче легкого. Кроме того, я и сам хорошо знал эту школу. Так что мы довольно быстро придумали, что нужно сделать. Простите, что я так говорю, но не похоже, чтобы вас в «Короле Генрихе» приняли с распростертыми объятиями.
– А насчет моих родителей? – спросила я. – И тех писем от Конрада? Об этом Доминик знал?
Фентимен покачал головой:
– Нет, об этом он ничего не знал. Я же сказал, все было связано исключительно с вами. Я просто увидел свой шанс и решил им воспользоваться, только и всего. А Доминик даже вопросов никаких не задавал. Но если вы все-таки попробуете причинить мне неприятности в «Сент-Освальдз», то могу вам пообещать, что устрою Доминику
Я задумалась. Да, Джером, пожалуй, прав. В таких заведениях, как «Сент-Освальдз», принято заботиться о своих сотрудниках. Если на кого-то из преподавателей поступала жалоба, то расследование неизменно велось
Я вытащила из кармана пачку сигарет и закурила. Я снова начала курить после смерти родителей, хотя в присутствии Доминика все же старалась этого не делать. Я держала сигарету красными от холода и начинавшими неметь пальцами и судорожно затягивалась, с невероятным облегчением наполняя легкие дымом.
– Я не собираюсь подавать на вас жалобу, – сказала я. – Я просто хочу понять, что тогда случилось.
Фентимен посмотрел на меня.
– То есть вы хотите сказать, что действительно этого не знаете? – Мокрые волосы у него прилипли ко лбу, а плащ промок насквозь и потемнел. Первоначальное выражение смущения у него на лице сменилось почти добродушием. – Поверьте мне, Ребекка: если вы вообще ничего о том дне не помните, то вам и не стоит помнить. Вам не нужно никому ничего доказывать. Все кончено. Забыто. Вам нужно просто жить дальше…
– Я не нуждаюсь ни в твоих советах, ни в твоей опеке, ублюдок! – Я сказала это очень тихо и почувствовала во рту вкус и запах дыма. – Рассказывай, что случилось в тот день.
Некоторое время Фентимен молчал. И смотрел на меня с наглой самодовольной улыбкой. Такая улыбка обычно появлялась на физиономии каждого мужчины, который на лестнице, задрав голову, пытался заглянуть мне под юбку. Такая улыбка появлялась у каждого преподавателя школы «Король Генрих», который «по ошибке» принимал меня за секретаршу. Такая улыбка появлялась на лице каждого мужчины, который считал, что он может стать моим покровителем.
– Неужели вы так и не сделали никаких выводов? – спросил Фентимен. – Неужели за столько лет ни о чем не догадались? Просто поверить невозможно, что вы все это время ухитрялись скрывать правду даже от самой себя.
– Я не понимаю, о чем ты, – холодно сказала я. И все же было что-то знакомое в его интонациях, в ритме произносимых им слов; что-то напоминавшее дом моих родителей, где вечно бормотали своими мертвыми голосами дикторы этих номерных радиостанций.
– О чем ты? – повторила я. – Да говори же, наконец!
Глава десятая
Это же просто смешно, какими мы самих себя видим. Нам и в голову не приходит, что мы убийцы, пока мы сами не совершим убийство. Да и потом стараемся сделать вид, будто произошло вовсе не убийство, а нечто другое. Например, преступление, совершенное в состоянии аффекта. Или в порядке самозащиты. Или в результате несчастного случая. Или же это было просто Деяние Господне. А может, даже кратковременное помешательство.
И я, конечно, тоже никогда не воспринимала себя как возможного убийцу. Фентимен отвернулся, а я подняла с земли какую-то дубинку – по-моему, это был тот самый сломанный столбик от калитки. Довольно увесистый кусок дерева длиной фута три; на одном конце у него торчала парочка погнутых гвоздей и нечто похожее на часть дверной петли. Дерево было насквозь пропитано водой, поскольку довольно долго пролежало в луже. Я взяла эту дубинку наперевес, как хоккейную клюшку, и хотела уже треснуть ею Фентимена по затылку, но он, должно быть, догадался о моих намерениях, начал оборачиваться, и мой удар пришелся ему не на затылок, а в челюсть. Он отлетел от меня, рухнул на землю и скатился в мелкое дождевое озерцо.