– Ничего страшного, – сказала я Скунсу. – Обыкновенный дружелюбный пес.

Он оглянулся на меня через плечо и издал горлом какой-то странный сухой то ли кашель, то ли щелчок. Я еще подумала: интересно, его вывела из равновесия именно встреча со мной или все-таки что-то другое? А Скунс вдруг ринулся к собаке, схватил ее за ошейник и прицепил поводок. Потом подтащил протестующего Бисквита к своим ногам и, обретя куда более уверенный вид, сказал:

– Ну что ж, мисс Прайс, мне, пожалуй, пора. – И с этими словами резко повернул в обратном направлении, таща за собой упирающегося пса, который, похоже, такого обмана не ожидал и явно надеялся, что они пойдут по тропе дальше.

Я тоже двинулась к дому и через несколько минут встретилась на тропе с тремя мальчиками лет десяти-одиннадцати; бессознательная неряшливость их облика выдавала в них типичных «саннибэнкеров». И мне вдруг пришло в голову, что собака, как бы взятая напрокат – это настоящий магнит для мальчишек; идеальный предлог, чтобы остановиться, немного поболтать и, может, даже подружиться…

Интересно, думала я, почему это Скунс так быстро сменил направление, столкнувшись со мной?

И я вдруг вспомнила те граффити на классных досках и на стенах туалета в «Короле Генрихе».

Мистер Скунс – злобный доктор Эггман.

Мистер Скунс – педофил.

Я все еще размышляла на эту тему, когда наконец добралась до Эйприл-стрит и обнаружила, что Доминик и Эмили возятся на кухне и слушают «New Kids on the Block». Эмили хихикала, глядя, как Доминик танцует и поет вместе с «Kids», пользуясь деревянной ложкой как микрофоном. Они производили так много шума, что даже не услышали, как я вошла в дом.

Три картонных коробки, надписанные аккуратным почерком Блоссом – Доминик: школьные вещи, – по-прежнему стояли у двери. Я заглянула в одну коробку. Там были стопки старых учебников, несколько пластмассовых игрушек и альбомы для рисования, в которых юный Доминик изображал бурные батальные сцены, супергероев и динозавров. Все учебники были в дешевых пестрых обложках – явно из «Саннибэнк Парк». В этой коробке вообще ничего из «Короля Генриха» не было.

Я открыла вторую коробку. Здесь тоже были альбомы для рисования, и я смогла убедиться, как быстро росло мастерство Доминика: вместо супергероев я увидела вполне реалистичные портреты, сделанные карандашом или пастелью. Многие девушки на портретах были явно плодом фантазии, однако их черты показались мне смутно знакомыми. Некоторые были изображены совершенно обнаженными, и я, перелистывая эти альбомы, даже определенную неловкость испытывала. В этой коробке я наконец-то обнаружила учебники из «Короля Генриха» – английский, математика, история. Я обратила внимание, что почерк Доминика стал намного аккуратней, особенно в тетрадях по английскому языку. А на самом дне коробки оказалась коробочка поменьше – возможно, из-под обуви, и там было множество черно-белых фотографий, зажигалка фирмы «Бик», два пузырька с маслом пачулей «Божественное небо» и программа спектакля «Отелло». В программу я, разумеется, заглянула, и взгляд мой тут же привлекла знакомая фамилия: Отелло – Доминик Бакфаст. На обратной стороне обложки было цветное фото всех участников: они держали в руках маски и были облачены в роскошные венецианские костюмы, а фоном им служил раздвинутый занавес, растерзанная постель и открытая дверца люка рядом со сценой, из которого, казалось, исходило странное зеленоватое свечение, похожее на мерцание сухого льда…

Меня словно током ударило. Этот зеленый свет! Не дверь сама по себе была зеленой! Зеленым был исходивший из-за нее свет! Воспоминание всплывало, принося с собой резкий кисловатый запах и какой-то странный грохот, от которого содрогнулась вся сцена; похоже, упало что-то очень тяжелое, потом что-то захлопнулось, и кто-то сказал мне на ухо: беги отсюда…

– Привет, Бекс! – услышала я голос Доминика. Он стоял рядом со мной, рукава рубашки закатаны до локтей, все руки в муке и по-прежнему сжимают ту деревянную ложку. Следом за ним явилась Эмили, обернутая гигантским кухонным фартуком, как коконом.

– Что это ты тут делаешь? – Голос Доминика звучал весело, но я сумела уловить в нем тревожное напряжение.

Выбора у меня не было, пришлось сознаться.

– Проверяю содержимое коробок, привезенных от Блоссом, – сказала я. – Ищу свидетельства твоей гнусной юношеской безнравственности.

Он рассмеялся. Видимо, мои слова прозвучали убедительно.

– Ох, этого-то там хватает. Ты еще нарисованных мной комиксов не видела, а кое-какие тебе явно стоит посмотреть. Но потом. А теперь закрой-ка глаза. Мы с Эмили хотим кое-что тебе показать!

Я закрыла глаза, и Доминик провел меня на кухню. Они с Эмили соорудили целую груду лакомств: яблоки, запеченные в тесте, с кокосовой стружкой и манговым джемом.

– Такие когда-то моя Гренни О пекла, – сказал он. – Надеюсь, ты проголодалась! – И пока мы наслаждались яблоками в тесте – Эмили была страшно горда, что помогала их готовить, – потом дружно веселились, потому что Доминик ухитрился превратить уборку со стола и мытье посуды в увлекательную игру, а потом в качестве вознаграждения смотрели фильм («Лабиринт», самый любимый фильм Эмили), я как-то даже и не заметила, что те коробки, привезенные от Блоссом, куда-то исчезли. А когда я утром спросила у Доминика, куда они подевались, он с улыбкой невинной овцы сообщил: