Мы возвращаемся в гостиницу, но волшебство кажется слишком близким, чтобы я могла заснуть. Когда мамино дыхание становится глубоким и ровным, я вылезаю из-под одеяла, натягиваю джинсы и бесшумно выскальзываю за дверь. Я обхожу гостиницу вокруг и приближаюсь к черному ходу, где с самого утра стоит потрепанный «Опель» фокусника. Он сам сидит рядом с сигаретой в зубах. И в свете бледно-желтого фонаря ясно видно, что волосы сказочного мужчины начинают редеть на лбу. Его руки маленькие и красные, а под ногтями грязь. А на жилете, который сейчас и не думает переливаться, а тускло тлеет под фонарем, — большое масляное пятно. Прямо посередине. Еще бы — когда целый вечер жонглируешь факелами и глотаешь огонь, немудрено и запачкаться.
Я молча смотрю на фокусника. Фокусник смотрит на меня.
— Никогда не подпускай чужих слишком близко к своим сказкам, — говорит бабуля, нанося на ногти второй слой бледно-розового лака. — Добра от этого не будет, ты уж мне поверь.
Все так же молча я киваю фокуснику и возвращаюсь в гостиницу. И только у дверей номера мне становится понятно, что ключ остался внутри, и, чтобы войти, придется разбудить маму.
Я тихонько стучу, так толком и не придумав, что буду ей говорить. Но мама ничего не спрашивает. Так в четырнадцать лет я понимаю, что есть истории, в которых совершенно никому не хочется докапываться до истины.
На следующий день мы снова идем на представление фокусника. Он все так же хорош, и ему хлопают все так же яростно. Но когда он опускает маленькую, очень острую гильотину на шею зрителю, наступает мертвая тишина, и только волны продолжают невозмутимо накатывать на берег. А голова добровольца падает на сцену и с глухим стуком катится по ступеням.
— Этого не может быть! — говорит наутро бледный фокусник местной милиции. — Острая часть гильотины всегда остается сверху, попробуйте рассчитать это сами…
Бабуля, как всегда была права, но, к сожалению, милиции ничего об этом неизвестно.
Так в четырнадцать лет я узнаю, что есть люди, которым непременно нужно докопаться до чего-то, хотя бы отдаленно напоминающего истину.
Правда, во время следствия фокусник обучает стареющего милицейского генерала нескольким настолько хитрым способам восстановления эрекции, что уже через две недели оказывается на свободе. Именно так все и было. Об этом писали все местные газеты, верьте мне.
6
Сегодня со мной ночует мама, а значит, нет ни одеяла, ни подушки, ни огненных искр, которые накануне рассыпала тут симпатичная медсестра.
— Поезжай домой, я справлюсь.
Еще не появился на свет человек, который стал бы спорить с мамой, когда она говорит таким тоном, как сейчас.
А потому папа торопливо выходит и закрывает за собой дверь.
Мама неподвижно сидит на раскладушке, а потом встает и щелкает выключателем. Это значит, что в комнате погас свет, но для меня это абсолютно ничего не меняет. Мама подходит к распахнутому окну, и снова становится тихо. Я представляю, как она всматривается в темноту. Может быть, под окнами растут деревья. А может быть, там стоят фонари, которые разливают вокруг желтоватый свет, прогоняя ночь. А может быть, все гораздо прозаичнее, и за окном всего лишь еще один серый корпус той же самой больницы? Но это, конечно, совсем не так красиво. Есть ли на небе луна?
Я представляю, как мама стоит у окна, опершись руками о подоконник. Она похожа на замечтавшуюся девчонку, а лунный свет падает ей на волосы и в кои-то веки делает ее лицо мягким и трогательным.
И вдруг тишину нарушает звук. Вы можете мне не верить. Я бы и сама ни за что не поверила, если бы не слышала его своими собственными ушами. Щелкает зажигалка. И почти сразу же я чувствую запах сигаретного дыма. Мама курит! Боже мой, что же это творится! Мама курит? И прямо в больничной палате? Интересно, папа знает об этом? Или она всю жизнь прячется от него по темным углам? Что еще она делает, когда думает, что никто не видит и не слышит?
Мама курит… С ума сойти… Чтобы узнать об этом, стоило поджечь квартиру.
И если бы только можно было убедиться, что не пострадала моя железная коробочка от печенья, разрисованная заснеженными домиками, я была бы счастлива.