— Чего же ты добиваешься? — его голос тихий и вкрадчивый. Родители замолкают. Наверняка пытаются услышать, что он сейчас мне говорит. Но он не так глуп, чтобы это позволить. — Чего ты хочешь?

Я хочу пить.

Дай мне воды! Неужели не видишь, что мои губы сухие и потрескались? Наверняка они поставили мне капельницу с жидкостью, которая не дает мне умереть, но только этого явно недостаточно. Давай пошевели мозгами и налей мне в стаканчик совсем чуть-чуть. Я буду пить осторожно и не обольюсь, обещаю.

— Что же ты хочешь?

Он проводит пальцем по моему лицу, медленно прорисовывая черточки. У меня есть глаза, и рот, и нос, и брови, и подбородок… Этот мужчина никогда не будет моим, но своими прикосновениями он возвращает мне меня.

— Как мне узнать, чего ты хочешь?

Я хочу, чтобы ты дал мне воды, дурень! Подумай! А если не можешь думать, позови на помощь свое воображение, я знаю, оно у тебя есть! Если бы ты лежал тут, в полной темноте, чего бы тебе захотелось? Пиииииить! Вот чего.

Но вместо этого он наклоняется еще ближе и целует меня в лоб.

— Ну хватит! И больше сюда не приходите, — это мама.

Нет, мама, не надо! Пожалуйста, отстань от него. Позволь ему сидеть здесь рядом со мной и держать меня за руку. Ты не знаешь, что я чувствую и слышу. Ты не веришь ни одному слову врачей, которые уверяют тебя, что со мной надо разговаривать. Ведь ты им не веришь, правда? И совсем ты не уверена, что вам еще можно на что-то надеяться, так? И тем не менее позволь ему тут сидеть. Может, моя квартира сгорела только для того, чтобы он ко мне приехал. Может, все, что случилось со мной за последние полтора года, было только для того, чтобы этот мужчина сидел тут и держал меня за руку, так позволь ему тут сидеть!

Медленно скрипят пружины кровати, когда тот, кто никогда не будет моим, поворачивается к маме.

— Вы слышите? — строго говорит она. — Больше сюда не приходите!

— А я еще никуда не ухожу.

— Как это?!

— А вот так, — ласково отвечает он, и мама как будто теряет дар речи от такой наглости.

Некоторое время они стоят молча.

— Хватит, пойдем поедим чего-нибудь, — голос у папы очень усталый: он совершенно не мог спать на этой раскладушке. Не помогли ни одеяло, ни подушка симпатичной медсестры, а искры, которые она тут запустила, наверняка еще и мешали. — Пойдем. А он пусть тут пока побудет.

— И ты тоже?! — задыхается мама.

— И я. Пойдем.

Я не знаю, о чем думает мама. Был ли у нее когда-нибудь мужчина, который никогда не будет ее мужчиной? Ждала ли она его? Звала ли она его каждую минуту? И был ли папа тем, которого она дождалась? Был ли он тем огнем, в котором сгорела ее гордость, ее представления о том, что хорошо и что плохо, ее маленькая квартира, в конце концов? Я этого не знаю, но, откровенно говоря, я никогда не слышала, чтобы наша семейная история была связана с пожарами.