Если бы только можно было уехать! Бросить все, сгрести Темку в охапку и бежать куда глаза глядят! С некоторых пор вариант вечного бегства перестал казаться Нине таким уж страшным, появились куда более пугающие перспективы. Но Шипичиха в этом вопросе была категорична: пока не закончится русалья неделя, Темка должен оставаться у Темной воды. А русалья неделя закончится завтра, это значит, что им предстояло продержаться одну-единственную ночь. И для Нины очень важно, чтобы ее сын не заметил ни ее страха, ни ее готовности пойти до конца. Для него все эти приготовления к бою всего лишь увлекательная игра. Пусть так и остается!

А день клонился к закату. Солнце уже окунулось рыжим боком в темную воду, окрасив ее багрянцем. Очень скоро стемнеет, очень скоро начнется самая последняя русалья ночь… Нина ждала. Обходила свой дом дозором, словно это был не дом, а самая настоящая крепость. Брала в руки ружье, проверяла, заперты ли окна, проверяла знаки на засове – магическую сигнализацию, надеялась, что Чернов все-таки сдержит обещание и придет. Наверное, она бы даже ему позвонила. Переступила бы через себя, рискнула бы его жизнью ради жизни Темки, но у нее больше не было телефона, а то, что от него осталось, лежало на дне озера. Так ей показалось надежнее.

Солнце нырнуло в озеро и залегло в спячку в его темных глубинах, над водой, сплетаясь в затейливый узор с лиловыми сумерками, поплыл туман. Чернов не пришел, и Нина поняла, что надеяться она теперь может только на себя одну. Нам бы ночь простоять да день продержаться…

Она искупала и накормила Темку ужином, а потом, уже на ходу, с тревогой всматриваясь в темноту за окном, изменила правила игры.

– Темка, а давай ты сегодня будешь спать в тайной комнате! – Она из последних сил старалась, чтобы голос звучал бодро, чтобы в нем не звучало и тени тревоги. – Тренировочный сон в походных условиях! – У нее даже получилось улыбнуться. – Я постелю тебе там постель, положу подушку и одеяло. И планшет с мультиками ты тоже можешь взять. А дверь я не стану закрывать. – Она чуть было не добавила «если ты боишься», прикусила язык в последний момент. Ее сын не должен ничего бояться. А еще он не должен ничего видеть.

Темка согласился. В четыре года легко верить взрослым. Четыре года – это возраст бесстрашия. Он даже помог Нине устроить в тайной комнате наблюдательный пост. Так он это называл.

Наблюдательный пост… Когда-то, почти двадцать лет назад, это был ее наблюдательный пост. Тогда она увидела такое, что почти сразу же предпочла забыть. А теперь ей нужно вспомнить. Во что бы то ни стало вспомнить!

Темка уснул в девятом часу, в обнимку с Натуськой, Клюквой и планшетом. Нина укрыла спящего сына пледом и осторожно закрыла дверь. Из мутного отражения в антикварном зеркале на нее смотрела какая-то другая, совершенно незнакомая ей женщина. Эта женщина с полным решимости взглядом была готова идти до конца. И пойдет, если потребуется.

Нина выключила свет в спальне, на цыпочках прошла в кухню, по пути прихватив с собой ружье. Окно она занавесила еще вечером, почему-то так ей было спокойнее. Хотя спокойствие давным-давно стало для нее недостижимым состоянием. Нам бы день простоять да ночь продержаться… А еще восстановить в памяти то, что никак не удавалось вспомнить…

Юла лежала в углу, тускло поблескивая полосатым боком. Та самая юла, которую подарила Темке Шипичиха, та самая юла, с помощью которой приоткрылась дверца…

Нина села на пол, правую руку положила на приклад ружья, а левой потянулась за юлой. Та начала вращаться словно неохотно, с тихим, едва различимым жужжанием, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее, пока разноцветные полосы на ее облупленных боках не слились в одну серую линию, пока не превратились в узкую щель приоткрытой двери…

Первые несколько часов Чернов пытался бороться, ковырял ножиком дверь, осматривал землянку изнутри, сантиметр за сантиметром, пробовал вышибить намертво вколоченный клин, вышибить дверь… Он бился в эту чертову дверь до тех пор, пока хватало сил, а потом с беспомощным рыком опустился на холодные ступени.

Дышать становилось все тяжелее и тяжелее. Сначала ему помогала ярость: и дышать, и бороться, и отмахиваться от увещеваний Якова. Но когда силы закончились, пришла гипоксия. Пока еще легкая, с туманом перед глазами и головокружением, но очень скоро, возможно, уже через час, все усугубится. Их смерть будет милосердной, но бессмысленной. Как же обидно! Как же глупо все вышло!

Он подохнет в этом подземном склепе, а Нина с Темычем останутся совсем одни. Конечно, Гришаев не бросит их в беде. Если он обещал разобраться с Нининой проблемой, то разберется. Главное, чтобы она смогла дожить до этого светлого момента. Если бы Чернов был рядом, ее шансы увеличились бы в разы, но он, безответственный идиот, подыхает от гипоксии перед на века сколоченной дверью. Молодцы партизаны, знали свое дело…

Голова кружилась все сильнее, чтобы не потерять сознание, Чернов окликнул Якова. Пусть не молчит, пусть говорит, вспоминает, как оно было во времена его юности. Пусть рассказывает про свою Алену, про то, как сильно ее любил. Главное, разговаривать, делать хоть что-нибудь.

Яков не отозвался. Мелькнула мысль, что уснул, вот только не уснул, а отключился. Смерть Якова точно станет милосердной. Чернов спустился по ступеням. От гипоксии его шатало из стороны в сторону, как пьяного, и, чтобы не свалиться, приходилось держаться за склизкие стены. Яков сидел на лавке, уронив голову на стол. Рядом лежали его «авиаторы», совершенно бесполезные в этом царстве вечной тьмы.

– Яков! – Чернов посветил ему в лицо и, не дождавшись ответа, попытался нащупать пульс. Пульс был. Пока еще был.

Возвращаться обратно к двери не было ни сил, ни желания. Чернов улегся на топчан. Закрыл глаза. Наверное, сначала наступит забытье, череда картинок и образов из прожитой жизни. Это если по правилам, если так, как обещают эзотерики и те, кто прошел этот путь не до самого конца. Ну и пусть! Кино перед смертью – это не самый плохой вариант. Он готов. Еще бы стук не мешал… Нет, не стук – тихий скрежет, словно бы железом по стеклу…

…Вадик открыл глаза, осмотрелся. Комната залита лунным светом. В свете этом все кажется незнакомым и призрачным. Простыня мокрая от пота, а подушка – от слез. Он плакал перед сном. Возможно, он даже плакал во сне. Днем получалось держаться. Он старался, как мог, чтобы не расстраивать бабушку. Его мутило от тошнотворного запаха сердечных капель, который за эти дни словно бы въелся в стены дома, ему хотелось выть в голос, но он держался. У бабушки он остался один. Единственный родной человек после исчезновения мамы…

Не стоило просыпаться. Не надо было вспоминать. Хотя бы несколько часов в беспамятстве и бесчувствии. Но он проснулся и вспомнил. И слезы тут же хлынули из глаз. А в окно снова постучались…