– У нее есть в запасе один год до следующей русальей недели, год надежды для нее и год мучений для вас двоих. Больше года не могла устоять ни одна из них. Поверь, я знаю, о чем говорю.

А Вадик не знал, не понимал ни слова из сказанного ведьмой. Не хотел понимать, но продолжал слушать.

– Они всегда приходят к тем, кого любили при жизни. И она придет за ним. – Ведьма снова ткнула в него пальцем. – Не этой ночью, так следующей. Не следующей, так через год. А через год у нее уже не будет пути назад, закроются для нее все дороги, не приплывет лодка.

– Что делать? – спросила бабушка едва различимым шепотом. – Что же мне делать?

– Мальчик должен уехать. Уехать и больше не возвращаться.

Они говорили о нем так, словно его не было рядом, словно он являлся вещью, а не живым человеком. Это добавляло боли, хотя Вадику казалось, что больнее уже не может быть.

– У него никого нет.

– У него есть отец. Позвони ему, пусть вспомнит о родительском долге.

– Я никуда не поеду! – закричал Вадик так громко, что девочка с косичками вздрогнула и посмотрела на него с удивлением, а собака предупреждающе зарычала. – Я хочу к своей маме!

– Я позвоню, но мне все равно понадобится время, чтобы его убедить, – сказала бабушка тихо. В ее голосе ему послышалась вдруг непоколебимая решимость.

Вадик все понял. Его предали. Сначала предала мама, когда ушла и оставила его одного. А теперь и бабушка, когда решила отдать его какому-то незнакомому мужику, отцу, которого он никогда в жизни не видел. Вадик снова закричал, вырвался из бабушкиных объятий, бросился к лестнице, вон с террасы, но старая ведьма заступила ему дорогу. Кажется, даже с места не сдвинулась, а оказалась прямо у него на пути.

– Стой, – приказала она неожиданно ласково и так же ласково погладила по голове. – Стой, Вадик, не шевелись.

И он остановился, замер как вкопанный, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. А ведьма подошла к самому краю террасы, тому, что нависал прямо над водой, перегнулась через перила, сказала, ни на кого не глядя:

– Я придержу ее на неделю. – Из складок юбки она достала нож с костяной рукоятью, серая псина тихо завыла. – Только на неделю. На большее, боюсь, моих сил сейчас не хватит.

Вадик не заметил, как это случилось, увидел лишь солнечный блик на ноже, а потом лезвие окрасилось алым. Это ведьма вспорола себе ладонь. Злая, сумасшедшая старуха, которая хочет отнять у него маму! Наверное, Вадик снова закричал бы, но у него не получилось. У него получалось только стоять и смотреть, как с растопыренных пальцев стекают капли крови. Стекают и падают в воду. А тонкие губы шепчут что-то неразборчивое, злое. Конечно, злое! Ведьмы не могут быть добрыми! Не осталось в его мире добрых людей…

Его плетью висящей вдоль тела руки коснулось что-то теплое. Девчонка с косичками больше не играла с собакой, она подошла к Вадику и взяла его за руку. Если бы не взяла, он бы, наверное, сошел с ума. Во всяком случае, так ему тогда казалось. И руку вырывать из ее ладошки ему не хотелось, наоборот, он сжал ее крепко, изо всех сил, наверное, даже до боли, но девчонка даже не поморщилась. Она очень внимательно смотрела на Вадика снизу вверх, и в ее потемневших глазах один за другим зажигались яркие огоньки.

– Я оглушила их на неделю, отбила нюх. – Голос ведьмы теперь звучал словно бы издалека. – Ты должна управиться за это время, увезти мальчика из Загорин.

Он хотел сказать, что никуда не уедет, что они не имеют права, но снова не смог.

– Ему я тоже помогу. – Ведьма подошла вплотную, встала напротив. Рука ее больше не кровоточила, рана затягивалась прямо на глазах. – Нина, иди в дом, – велела она и снова достала нож с костяной рукоятью. – Смотри сюда, Вадим, – сказала она требовательно. – Посмотри, что здесь нарисовано.

Символы… Глупые и непонятные символы. Они вспыхивали один за другим, как до этого вспыхивали огоньки в глазах девочки с косичками. Если смотреть на них долго, то можно понять…