– Надолго?

– Навсегда.

Наверное, это и было самое настоящее предложение. Нет, даже наверняка! Не слишком романтичное, зато искреннее.

– Но могу переехать к вам с Темычем, если тебе так будет спокойнее. – Он сказал это, не оборачиваясь и даже не глядя на Нину.

Ей было спокойно рядом с ним в любом месте. Кажется, она так ему и сказала там, сидя в салоне джипа. Или она сказала это, лежа поперек широкой кровати Чернова, положив голову на его каменное пузо? Или когда вышла на террасу с двумя чашками кофе и уселась рядом с ним, свесив босые ноги прямо в воду? Или она сказала ему это в каждый из тех раз? Оказывается, счастье, тихое женское счастье, не нуждается в статистике. Оно есть, и этим все сказано.

Яков сделал предложение Ксюше прошлой зимой. Свадьбу гуляли всеми Загоринами. Катались на озере на коньках, а по деревне на самой настоящей тройке. Ксюша и Темка визжали от восторга. Причины для восторга у них были разные, но это тоже ничего не значило. Нет, это означало, что темнота ушла из этих многострадальных мест. Или потихоньку уходила вслед за теми, кто носил ее в своих душах.

Расследования и разбирательства длились почти год. Сычева-младшего арестовали после проведенных экспертиз и чистосердечного признания Сычева-старшего. Временами ему удавалось вынырнуть из навьего хоровода, и тогда он начинал кричать, умолять о пощаде и милости. А потом принимался рассказывать такие страшные вещи, от которых даже у бывалых, ко всему привычных следователей шел мороз по коже. Этих «окошек» прояснения и раскаяния становилось с каждым разом все меньше и меньше, из навьего морока просто так не вырваться. Но информации, фактов и доказательств хватило.

Березин не стал дожидаться расследования. Его нашли мертвым на дне пансионатского бассейна. На лице его, говорят, было выражение нечеловеческого ужаса, а на бортике лежала увядшая кувшинка. Про кувшинку рассказывал пансионатский сторож, про кувшинку и мокрые женские следы на кафеле. Но сторож любил приложиться к бутылке, а криминалисты так ничего и не нашли. А Нина была почти уверена, что все это – остатки морока, что накинула на Березина на прощание одна из навок. Возможно, та же самая – первая жертва. Пусть и запоздалое, но возмездие.

Возмездие – одним. Полная реабилитация – другим. Нинин отец по ее настоятельной просьбе поселился в домике на берегу. Это было правильное и успокаивающее истерзанную душу решение. Сколько потребуется времени, чтобы исцелиться окончательно, Нина не знала, но они с Черновым делали все возможное. И Яков с Ксюшей тоже делали. И даже Шипичиха, которая наведывалась в дом у озера с регулярностью часового. Но лучшим лекарством для него было общение с внуком. Лекарством и успокоением.

Темке тоже требовалось лекарство. Ее бесстрашный мальчик тосковал по пропавшему другу. Сущь не вернулся с той стороны. Или не смог, или остался охранять переход. Нина тоже тосковала. По всему сразу. Но это была светлая, почти незамутненная тоска. Наверное, потому, что рядом с ней был Чернов. Наверняка потому! Она тосковала и с легкой тревогой ждала очередную русалью неделю, прислушивалась к шорохам, всматривалась в Темную воду, которая на самом деле больше не была темной, ждала, что со дна ее вдруг снова поднимется черная навья лодка. Мало ли…

Чернов, кажется, тоже ждал. А самого его ждала работа. Медицинский центр функционировал как часы. Чернов, бывало, говорил, что главное – как следует наладить процесс, а потом можно лежать на печи и ничего не делать. Но оба они знали правду: присмотр нужен и за медцентром, и за Темной водой. Так они и жили этот год – на два дома. Но, когда очередная русалья неделя вступила в свои права, Чернов отложил все дела и вернулся в дом у озера. Береженого и бог бережет…

Они оба знали: стоит только пережить вот эту одну-единственную русалью неделю, и все закончится теперь уже навсегда. Может, оно уже закончилось, но все равно надо удостовериться.

Тот звук Нина услышала первой. Нет, это была не колыбельная и не скрежет когтей по стеклу. Это было похоже на слабый детский плач. Или не детский.

На террасу она выбежала первой, накинув поверх пижамы пуховую шаль. Следом вышел Чернов. На лице его застыла решимость. Ее муж, так же, как и она сама, этой ночью был готов ко всему. Но к этому они оказались не готовы.

Он лежал на верхней ступеньке лестницы. Еще явно кроха, но уже крупный, длиннолапый и остроухий, с отливающей серебром шерстью. Он ткнулся горячим носом в протянутую Нинину ладонь и тихо рыкнул. Пока еще по-щенячьи тихо. А потом лизнул ее в щеку шершавым языком.

– Сущик! – послышался за их спинами восторженный визг. – Мой Сущик вернулся!

Темка бросился к щенку, ухватил за не по-собачьи острые уши, чмокнул в нос.

– Ты вернулся!

Щенок радостно тявкнул. И на мгновение, всего лишь на долю секунды в его карих глазах вспыхнули красные искры…