– …Вот и все. – Голос был скрипучий и незнакомый. – Открывай глаза, Вадим!
Он открыл, хоть и не хотелось. Ему снился такой интересный сон про зеленые огоньки и яркие символы, а теперь приходится просыпаться.
Перед ним стояла незнакомая старуха с суровым лицом, за ее спиной маячила бабушка. У бабушки были красные от слез глаза. Почему она плакала? Что они делают на запретном озере?
– Тебе снились кошмары, – сказала старуха, глядя куда-то поверх его головы. – Больше они тебя не побеспокоят.
Она ничего не понимает в его снах, но спорить с ней не нужно. Не нужно спорить и расстраивать бабушку, бабушке, после того как пропала мама, и без того тяжело. Проще согласиться и для пущей верности кивнуть. А еще украдкой осмотреться.
Залитая солнцем дощатая терраса, одним своим краем нависающая прямо над водой! Здорово! Он бы тоже хотел жить в таком доме с такой террасой. Когда-нибудь он вырастет и построит себе похожий дом, а пока нужно соглашаться со старухой.
На террасе чего-то не хватало. Чего-то или кого-то. Вадик не мог вспомнить, но в груди почему-то родилось саднящее, как старая рана, чувство потери. Наверное, это потому, что мама ушла и не вернулась…
– Мало времени. Очень мало времени, – сказала старуха, а потом вдруг схватила Вадима за плечи, встряхнула с невиданной силой и рявкнула: – Очнись, парень! Кажется, там кто-то есть…
…Солнечный день разом ухнул в темноту, которую подсветил невыносимо яркий луч света. Над Черновым нависал Яков, тряс за плечи. Совсем не так крепко, как показалось, совсем не с такой силой. У Якова почти не осталось сил. Впрочем, как и у него самого…
– Там кто-то есть, – сказал Яков сбивающимся, свистящим шепотом. – Кто-то ходит вокруг землянки.
Соображать и двигаться пока не получалось. То ли от слишком страшных воспоминаний. То ли от слишком густого воздуха. От того, что от воздуха осталось… Чернов закрыл глаза, борясь с дурнотой и прислушиваясь.
Шаги… Тяжелые, быстрые, словно тот, кто был снаружи, особо не таился. Чернов глянул на часы. Половина двенадцатого ночи. Вернулся Лютый? Или это какой-то случайный заблудившийся в ночи путник?
– Эй!!! – из последних сил заорал Яков. – Эй, люди! Мы здесь!!!
Вот только не люди… Снаружи был не человек.
Человек не станет скакать по крыше землянки, мягко пружиня четырьмя лапами по толстой моховой подушке, царапая когтями почти столетние бревна. Человеческое горло никогда не сможет породить такой жуткий, до костей вымораживающий звук…
– Тихо, – велел Чернов шепотом. – Это не…
Яков все понял сам. В бледном свете экрана мобильника лицо его казалось похожим на погребальную маску: такое же белое, с причудливой и страшной игрой света и тени. Никто не придет их спасать. Все гораздо хуже. Это Сущь, огнеглазый зверь, вышел на охоту. Пришел по их следам по их души…
Бревенчатые стены землянки содрогнулись сначала от рыка, а потом от удара. В наступившей следом тишине вдруг раздался странный хлопок, словно выбило пробку из бутылки шампанского. Только не пробку из бутылки, а деревянный клин из вентиляционного окошка.
Если бы Чернову сказали, что воздух можно пить жадными и ненасытными глотками, он бы не поверил. Чтобы поверить в такое, надо сначала почти умереть от удушья, а потом почуять тончайшее дуновение, податься ему навстречу всем своим обессилевшим телом, сделать глоток еще не свежего, но уже воздуха.
Они дышали и ни о чем не думали. Возвращение жизни было таким прохладно-упоительным, что они даже перестали бояться, потянулись к вентиляционному окошку, как тянутся к солнцу слабые ростки. Тянулись бы и дальше, помогая друг другу взгромоздиться на лавку, чтобы стать поближе к бревенчатому потолку, если бы слабый лунный свет вдруг снова не померк. В слуховое оконце протиснулась когтистая лапа, слепо зашарила в темноте. Так кот пытается сунуть лапу в мышиную нору, чтобы поймать зазевавшуюся мышь.