— Зачем «стучать». Списки советских граждан за рубежом моя служба доводит до сведения моих коллег. Это правильно. Данные официальные.

— Большим начальником стал? В какой службе?

— Пока этот вопрос останется без ответа. Пока…

— И что — дальше? — опять стал торопить я события.

— Да ничего. Ничего особенного. Мы с тобой, как волки из разных стай.

— Очень похоже. Сюда еще и «волчьи законы»? Законы твоей «стаи». Как считаешь?

— Моя «стая» работает только против врагов моей родины, — твердо выговорил Борис.

— Новой «родины»? Америки? А старая родина? Снял и выбросил, как старые перчатки?

По лицу Бориса пробежала тень. Так, значит, это направление разговора его волнует. Задело…

— Старая? Я там только родился. Это важно, но не главное в жизни.

— Значит — Израиль!

— Да. Именно так. Ну, кем я мог быть в России? Пятый пункт анкеты с моим еврейством делал меня на моей родине гражданином странного сорта — третьего, четвертого. А ведь я неглуп и не русофоб. Ты-то знаешь?

— Тогда — да, а теперь — не знаю.

— Знаешь. Мне ничто не было чуждо из русской жизни — прошлой, настоящей и будущей. Я, как и ты, люблю русскую литературу. И сейчас увлекаюсь русским театром, кино. Война — это тоже мое. Но будущее там было для меня гадким. Не тереби душу, Максим.

— Ладно, Борис. Если ты за эти десять лет не потерял искренности, то это отлично, но и ты меня пойми…

— Ты имеешь в виду Ленинград, стрельбу? Ты прав, но инструкция была жесткой: «живым не даваться, иначе зверски замучают». И я верил им.

— Неужели угробив меня, русского, ты спасал себя и свое дело?

— Если бы не ты, я, может быть, и не мучился. Но судьба подбросила именно тебя. До шестидесятого года, пока не встретил тебя в лесу. Мучился очень…

— И что же дальше, кроме «мучений»?

— Зарекся применять оружие против людей. Зарекся и пока держу слово. Есть масса способов вывести человека из строя, не убивая. Даже не рискуя убить его.